Тихомир Ачимович - Космаец

— Джока, тебе кого? — услышал он знакомый голос сына сторожа Ио́цы Шва́бича, который стоял у низенького сарайчика с вязанкой хвороста, принесенного из леса.

— Тебя, — подошел к нему Джока.

— Меня? — Швабич окаменел и, забыв сбросить со спины вязанку, таращил глаза на хозяйского сына, одетого во все новое и со звездой на папахе.

— Да брось вязанку, — Джока снял у него с плеч груз и отнес к дверям сарайчика. — Садись, вон как вспотел. Закурить хочешь? — он протянул ему кисет с табаком.

— Нет, спасибо, я… я не курю, — ответил Иоца и, вытащив из штанов край рубахи, вытер ею пот со лба. — Джока, мне некогда. Меня отец в лесу ждет. Он собирает хворост, а я ношу.

— А, брось пустяками заниматься, — с улыбкой сказал ему Дачич. — Иди, возьми нашу телегу и привези себе дров сколько угодно. Наруби у нас в лесу.

— В твоем лесу? — Изумленный Иоца вытаращил голубые глаза.

Швабич был тонкий, высокий, сухой паренек, с длинным рябым лицом и отвисшей нижней губой. Широко открытые глаза выражали вечную тревогу, а голова была втянута в плечи, точно в ожидании неожиданного удара. Год назад отец просватал ему девушку, хотел женить, но невеста убежала в другое село и самокруткой вышла замуж за какого-то беженца из Баната, который через месяц прогнал ее. Если бы девушка согласилась, Иоца и теперь привел бы ее в свой дом, состоящий из низкой закопченной комнатки и закутка с черными стенами и широким очагом посредине. Обычно Иоца ходил без шапки, а по праздникам надевал старую соломенную шляпу с черной широкой лентой. С начала весны и до первых морозов он ходил босиком, поэтому ноги у него были как выдубленная кожа с глубокими трещинами, которую даже колючки акации не могли проколоть. Несколько лет он служил у Дачича, стерег овец на пастбище, но, когда Дачич узнал, что Иоца прячет у себя в хижине партизан и дает молоко для раненых, он прогнал парня. После этого Швабича мобилизовали четники, он пробыл у них меньше месяца, его прогнали, считая придурковатым, чтобы «не позорил королевскую гвардию».

— Я пришел спасти твою голову, — начал Джока, закурив сигарету. — Видишь, пришли партизаны, ищут и забирают всех, кто был в четниках. Я вспомнил про тебя, Иоца, знаешь, мы ведь все-таки товарищи, если мы не будем друг другу помогать, то кто нам поможет.

— Четники меня выгнали, — жалобно ответил Иоца. — А у них мне неплохо было. Такие хорошие башмаки мне дали… Я не хотел убивать, и они меня…

— Врешь, Иоца, я хорошо знаю, что ты убивал партизан, — улыбаясь поддразнил Джока.

— Я не убивал, ей-богу, не убивал.

— А за что ты получил башмаки?

— А их один четник снял с убитого партизана и подарил мне.

— А кто убил этого партизана? Ты… Я ведь знаю, какой ты стрелок… Но сейчас все это могут забыть. Я хорошо знаком с партизанами, и, если ты засыплешься, я помогу тебе вырваться из их лап. Знаешь, когда пришли партизаны, я первый пошел к ним добровольцем. Вот и к тебе я пришел, чтобы спасти от смерти.

— Они послали тебя забрать меня? — Иоца отшатнулся и сел на землю, глядя на хозяйского сына Джоку выпученными глазами.

— Нет, зачем. Что, разве я тебе враг? Я утаил от партизан, что был в четниках, и обещал им, что ты пойдешь с нами… За это, если будешь меня слушаться, после войны получишь землю, хороших коней, дом, какой захочешь. Только ты должен меня слушать и делать, что я скажу, потому что после войны меня обещали назначить председателем общины, а ты ведь знаешь, кто такой председатель.

Желтое лицо Иоцы вытянулось, глаза открылись еще шире, ресницы растерянно заморгали.

— Вот возьми деньги, — Джока вынул из кармана пачку новеньких красных стодинарок и сунул Швабичу, — купи себе хорошие башмаки, а за брюками ко мне приходи, я тебе свои дам.

— А у меня есть башмаки, что я принес из четников, — ответил Иоца, но протянул руку за деньгами.

— Только никому не говори, что это тебе партизаны послали, — предупредил Джока, — и у них когда будешь, помалкивай. Они не любят, когда об этом вспоминают.

— Никому, никому не скажу… Я отцу отдам, пусть дом поправит, — ответил Швабич, а когда Джока ушел, он растянулся на куче сухих кукурузных листьев у дома и закрыл глаза. Никогда в жизни он не чувствовал себя лучше, чем в этот теплый осенний день. Ему казалось, что солнце пригревает со всех сторон. И он уже видел на месте старой хибары, покрытой соломой, большой дом с погребом и двор, огороженный, как у Дачича, дощатым забором. А сам он скачет на вороном коне по своим лугам и вдыхает крепкий аромат полевых цветов. Девушки отбивают его одна у другой, а он в голубой анте́рии [47] Анте́рия — верхняя мужская одежда. , в новых желтых опанках и белой шляпе ни на одну не обращает внимания. Вот он приказывает музыкантам играть колубарское коло и приглашает Райну Дачич. А она, вся в белом, высоко держит голову и танцует в коло, заглядывает ему в глаза и счастливо улыбается. Он так глубоко задумался, что не заметил, когда отец вернулся из лесу, и очнулся только тогда, когда старик с шумом сбросил вязанку с кривых худых плеч.