Тихомир Ачимович - Космаец

Промучившись в постели, Ристич тихо встал, не зажигая света, чтобы не разбудить Космайца, торопливо оделся и вышел. В селе уже пели петухи. Часовой вяло ходил по двору с винтовкой за плечом.

— Вернулся первый взвод, — заговорил он, подойдя к комиссару, — о Мркониче ни слуху ни духу.

— Почему ты не доложил сразу же, когда они вернулись? — рассердился Ристич.

— Я думал, что вы спите, не будить же вас.

Ристич постоял немного перед домом и, сам не зная зачем, отправился в штаб. В большой комнате у стен была постлана солома, за длинным столом, стоящим посередине, сидели более тридцати человек, они молча курили и слушали специальный радиовыпуск о форсировании Дуная Красной Армией.

— Наша станция передает третий раз подряд, — шепнул Ристичу на ухо один из связных, который с длинной потухшей трубкой устроился на соломе у двери. — Слышишь? Русские освободили Кла́дово.

В комнате среди партизан было несколько крестьян, они молча курили, а на лицах вспыхивали улыбки. Под стол, на котором стоял радиоприемник, набилось с десяток ребятишек — они прятались от старших. Подальше от дверей Ристич увидел Стеву.

Дверь в комнату не закрывалась, все время входили новые бойцы, теснились один к другому. Те, кто не смогли поместиться внутри, стояли на ступеньках.

Когда передача закончилась, все разом загалдели, под потолок полетели шапки, завизжали дети, задымили трубки крестьян, в комнате еще больше потемнело от дыма. Несколько голосов затянули как по команде:

Песня вырвалась из комнаты, и зазвучали голоса вокруг.

— Тише, товарищи! — крикнул чей-то отчаянный голос из комнаты. — Слушайте, опять передают.

И все опять успокоились, сгрудились у зеленого ящика, из которого доносился уже знакомый голос.

— «Двадцать второго сентября орудия Красной Армии открыли огонь через Дунай, — певуче и торжественно звучал голос из эфира, — и в восемь часов двадцать пять минут передовые части под прикрытием авиации и артиллерии форсировали реку и вошли в город Кладово… После шестичасовых боев они соединились с частями Народно-освободительной армии… Русские вошли в нашу страну, чтобы также и с юга развивать свои операции против сил немцев…»

Когда закончилась передача последних известий, Ристич выскочил на улицу и побежал, чтобы поскорее обрадовать товарищей. Остановился он только у самого дома. Бойцы спали. Комиссару не хотелось будить их, и он вернулся в свою комнату. Космаец тоже спал, раскинув руки поверх одеяла.

— Космаец, Космаец, проснись, — Ристич схватил его за руку и потянул к себе, но, убедившись, что тот нарочно не хочет открывать глаза, закричал: — Вставай, нас окружили!

Космаец вскочил и через минуту уже стоял одетый, держа в руках пояс с пистолетами. Ристич расхохотался во весь голос.

— Ты что, над чем это ты так смеешься? — Космаец глядел на комиссара, не понимая, в чем дело.

— У меня есть для тебя величайшая новость, — задыхаясь от смеха, ответил он.

— Влада вернулся? Наверное, поймали этого негодяя?

— Оставь ты его, не порть мне настроение. Кому суждена смерть, тот от нее не уйдет. А такие новости бывают только раз в жизни… Русские форсировали Дунай и освободили Кладово.

— Не может быть!

— Правда. Всю ночь передает наша станция.

— Ты своими ушами слышал?

— Своими. Если не веришь, сам можешь послушать.

— Я тебе верю, а все-таки лучше самому услышать. — Космаец застегнул ремень и побежал в штаб.

Двор, где находился штаб батальона, гудел, словно улей. Какая-то невидимая рука поднимала бойцов в ротах и влекла их сюда. Стихийно вспыхнул митинг. На столе, где недавно был установлен приемник, теперь стоял комиссар батальона. Весь батальон не уместился на небольшой площадке перед домом, поэтому многие бойцы стояли на дороге или сидели на заборах. Митинг окончился только перед рассветом, когда краешек солнца зарумянил небо.

День рождался таким красивым, что, казалось, лучше и не может быть. Небо, промытое дождем, сияло голубизной, только вдалеке над горными вершинами белели клубы осеннего тумана. Вся земля покрылась мягкими желтыми листьями, пожелтели леса и фруктовые сады, словно раскрашенные кистью художника. Даже куртки и шинели бойцов, что сохли на заборах, казались частью картины.

Пользуясь свободным временем, партизаны вышли на занятия и рассыпались по просторной полянке за каменной конюшней, перед которой стоял Дачич, ожидая, пока слуга запряжет коня в двуколку.