Юрий Ильинский - Опаленная юность

— Мускуленки у тебя есть, молодец!

Ударила острая боль, Андрей вздрогнул.

— Ага! — обрадованно закричал доктор. — Вот она, голубушка!

— Кто?

— А вот кто! — Доктор сделал неуловимое движение ланцетом и положил на тумбочку звякнувший о стекло кусок металла.

— Из автомата фриц тебя угостил. Возьми на память.

Рука сильно заболела. Перехватив дыхание, Андрей старался сдержать стон. Доктор посмотрел на светло-желтую сукровицу, сочащуюся из ранок, и твердым голосом скомандовал:

— Анна Евгеньевна, Лидуша, приготовьтесь!

— У нас все готово, Григорий Исаевич.

— В таком случае — на стол.

Побледневшего Андрея повели в операционную.

Весь день после операции Андрей спал глубоким сном, лежа на спине, прижав к груди закутанную марлей руку. Ночью боль заставила проснуться. С каждым часом рука ныла все сильнее, наливалась горячей пульсирующей кровью, пылала, охваченная пламенем.

Андрей вышел из палаты, долго мерил длинный узкий, словно кишка, коридор. Тускло горела синим огнем небольшая лампочка. У стола дремала дежурная санитарка, поодаль, у огромного венецианского окна, за портьерой, угадывались очертания двух фигур. Неслышно шлепая войлочными туфлями, Андрей несколько раз прошел мимо них, на мгновение остановился, и ему послышался звук поцелуя. Андрей усмехнулся. Жизнь брала свое даже здесь, в госпитале, среди крови, страданий и смерти…

К рассвету боль утихла, и Андрей заснул. Разбудили его веселые голоса. В палату пришли девушки-санитарки, помогли раненым умыться, одеться. Бойкая девчушка подошла к койке Андрея:

— Умоемся, молодой человек?

— Спасибо, — Андрей слегка порозовел. — Отвернитесь, пожалуйста, я оденусь.

Теплые пухлые ладошки быстро вымыли Андрею здоровую руку, влажным полотенцем вытерли лицо.

— Ох, у вас глазок повредило? — щебетала санитарка. — Ну ничего, заживет.

Окончив умывание, девушки выпорхнули из палаты. Андрей осмотрелся, увидел соседей — толстого артиллерийского бородача-командира, давешнего матроса с осколком, молчаливого пехотного капитана с перевязанной головой… А в дальнем углу на койке неподвижно лежала большая, сплошь обмотанная бинтами, кукла. Бинт скрывал все лицо лежавшего навзничь, открывая только узкую полоску запекшихся губ. Рядом на спинке стула висела старенькая гимнастерка с тремя кубиками на петлицах и свежим снежно-белым подворотничком. Над левым карманом — орден Боевого Красного Знамени.

— Пехотинец! — шепнул Андрею матрос. — Пуля колено пробила, контужен, не говорит. Вдобавок обгорел весь, словом, досталось бедняге, хватил горячего до слез.

— Поправится, — звучно сказал кавалерист и достал костяную расческу, причесался. — А как тут с питанием, а?

— Ничего, браток! Жить можно, хотя тебе, судя по комплекции, маловато покажется.

— Угадал. В самую точку. Поесть я люблю. До войны после получки, бывало, сотняшку спрячешь от жены под корочку паспорта — и в шашлычную. По-царски, скажем, шашлычок, а? Что вы на это скажете?

— Если добавить сто пятьдесят с прицепом — дело стоящее!

— Вот-вот. И пивца холодненького.

— Вы абсолютно правы! — В палату стремительно вошел молодой прилизанный лейтенант с подстриженными бачками, в щегольском обмундировании и в начищенных до блеска сапогах со шпорами. — Позвольте представиться: ваш сожитель, обитатель сей юдоли скорби и печали, Михаил Сорокин. Слабый пол предпочитает называть меня Мишелем. Не возражаю. Так о пиве говорите? Отменная вещь! Я сам обожаю витамин «Ц»…

— Не слыхали такого.

— Яй-це, масли-це, вин-це, пив-це… — Лейтенант Сорокин весело засмеялся, показывая великолепные зубы.

Молчаливый капитан сверкнул глазами, матрос улыбнулся, кавалерист вздохнул.

— Мишель!

Сорокин поспешно поднялся с койки, впился взглядом в смуглого бойца. Бинт скрывал лицо раненого, но, всмотревшись, лейтенант узнал Курганова.

— Андрюшка! Боже мой, поистине мир тесен! Дай тебя обниму, родной мой ильинец.

— Земляка встретил? — спросил матрос и, не дожидаясь ответа, рассудительно заметил: — Это бывает. Даже в теперешнее смутное время.

Андрей с интересом приглядывался к Мишелю. Перед самой войной Сорокины продали свой маленький домик и уехали из Ильинского в Гжель. С тех пор Андрей не встречал Мишеля.

Они отошли в угол и долго разговаривали. Мишель расспрашивал о знакомых ребятах. Узнав о том, что Вовка Панов эвакуировался, Сорокин с завистью цокнул языком:

— Ловкач!