Юрий Ильинский - Опаленная юность

— Но зачем же?

— Хотя вы служите у господина Гиммлера, я не обязан давать вам отчет.

— Как вы смеете? — заорал Вилли.

— Смирно! Приказываю покинуть дом. За неисполнение приказа расстреляю на месте!

Вилли успокоился. Уходя, он нагло прищурился.

— Вы проявляете подозрительное рвение, защищая коммунистов. Я это вам припомню, господин гауптман.

Гауптман положил руку на кобуру парабеллума. Эсэсовцы ушли.

Андрей ничего не понял. Зачем он понадобился этому офицеру?

Капитан позвал ординарца и приказал накормить пленного. Конопатая физиономия солдата растянулась, как резина.

— Я не ослышался, господин гауптман?

— Исполняйте, — холодно проговорил офицер.

И ординарец заметался по дому, разыскивая щепу на растопку плиты. Открывая специальным ножом консервы, он покосился на красноармейца — а вдруг это сын какого-нибудь крупного большевика, министра, маршала? Ординарен изобразил на подвижном лице угодливую улыбочку и пригласил жестом пленного к столу:

— Битте, герр офицер!

Андрей угрюмо наблюдал за действиями фашистов. В ответ на приглашение он покачал головой и, мобилизовав все свои познания в немецком языке, ответил:

— Данке!

Гауптман, удивленный отказом, вызвал переводчика и попросил объяснить пленному, что с ним ничего худого не сделают и завтрак его ни к чему не обяжет. Господин офицер хочет только поговорить с ним и ждет откровенных, честных ответов на свои вопросы.

— Он категорически отказывается, — сказал переводчик, побеседовав с Андреем. — Простите, господин гауптман! Переведу дословно: мальчишка заявил, что не может сидеть за одним столом с национал-социалистами.

— Какая неблагодарная свинья! — возмутился ординарец.

— Хорошо. Спросите его, чего он желает.

Курганов понял вопрос и, не задумываясь, ответил:

— Бить фашистов!

Задохнувшись от возмущения, переводчик выполнил свою обязанность.

— Да, — задумчиво проговорил офицер, — русский откровенен, и это заслуживает наказания.

— Вы абсолютно правы, господин гауптман! — не выдержал ординарец. — Позвольте я это сделаю во дворе, здесь мы все забрызгаем.

— Нет. Я застрелю его сам.

— О! Я вас понимаю…

Офицер щелкнул парабеллумом, вгоняя в казенник патрон.

— Рус! Форвертс! Марш!

Бледнея, Андрей сошел с крыльца. Двор был полон немецких солдат. Они сидели под навесом у сарая, шарили в деревянных сундуках с крышками, заклеенными картинками, рылись в куче тряпья, сброшенного с чердака.

Андрей прошел сквозь строй гитлеровцев, вышел за ворота и зашагал по извилистой лесной тропе в сторону от дороги.

«В лесу хочет, — мелькнуло у него в голове. — Хорошо, хоть не буду валяться на дороге».

Лес густел. Андрею вспомнилась родная Ильинка, сосновый бор, багрянец заходящего солнца, женщины с лукошками, набитыми доверху тугими красноголовыми грибами.

— Хальт! — металлическим голосом приказал гитлеровец.

«Ну, все, сейчас выстрелит в спину». Андрей повернулся, глянул в черный провал пистолета.

Офицер, молча смотря на красноармейца, опустил пистолет.

— Уходите и возвращайтесь в свою Москву, славный парень.

Курганов не понимал.

— Нах Москау. Вег, вег, шнель!

Офицер снял огромную фуражку с мрачной эмблемой смерти, и от этого его лицо стало простым, человечным. Перехватив парабеллум в левую руку, он протянул Андрею правую.

— Камрад!

Пораженный Андрей, косясь на пистолет, прошел мимо немца с повисшей в воздухе рукой. Андрей боялся обернуться и шел все дальше и дальше, вобрав голову в плечи, ожидая смертоносного удара в спину. Когда он исчез за кустами, гитлеровец вскинул пистолет и два раза выстрелил в хмурое темнеющее небо. Он спрятал парабеллум в черную треугольную кобуру, провел рукой по вспотевшему лбу и, взглянув на место, где только что стоял русский, грустно улыбнулся. Тяжелые ботинки русского солдата выдавили в вязком болотистом грунте две ямки, хлещущий дождь быстро наполнил их холодной серой влагой.

Ночью в лесу было холодно. Мокрая трава звенела под ногами, как жестяная, обледеневшие сучья деревьев и кустарников больно хлестали по лицу. Андрей устал, закоченел, но шел все вперед и вперед. У него не было компаса, он не умел определяться на местности по звездам, да если бы и умел, то не смог бы этим воспользоваться: белесая хмарь затянула все небо. Единственным ориентиром был далекий гул битвы на востоке, и, по мере того как боец двигался вперед, гул становился слышнее, наползал все ближе и ближе.