Иван Кратт - Суровый берег

Комаров снял лыжи, толкнул дверь. Морозное облако ворвалось вслед за ним в избу. Когда оно растаяло, капитан удивился, пожалуй, не меньше, чем в первый раз. Почти третью часть избушки занимала печь. Стены жилья выбелены, но ни единого признака украшения, убранства, зеркала или какой-либо вещи, указывающей на присутствие женщины, не было. Только возле ситцевой занавески, отделявшей дальний угол, висела на стене свежесрезанная большая ветка сосны. С нее еще капала вода от растаявшего снега. Возле печи стоял топчан. На нем спал лесник. А женщина у окна оказалась совсем молодой девушкой, почти подростком, темноголовой, короткостриженой. И окно было вовсе не открыто. Чистое большое стекло, вправленное в невидную раму, обмануло Комарова.

— Гость пришел, дед, — сказала девушка, чуть повернув голову в сторону двери. — Я уже давно слышу.

Лесник поднялся. На нем была длинная белая рубаха, подпоясанная ремешком, поверх нее накинут ватник. Редкие седые волосы свисали на лоб. Прищурившись, старик некоторое время глядел на неожиданного посетителя, затем указал на лавку.

— Это из леса, Маша. Тот, что дорогу строит, — сказал он, обернувшись к девушке.

Сидевшая у окна подняла голову, и Комаров увидел, что глаза ее спокойны и безжизненны. Девушка была слепая.

Заметив растерянность гостя, старик нахмурился, подошел к печи, поправил торчавшую головешку.

— Два года назад, в эту самую пору… — сказал он вдруг угрюмо, — финские бандиты на парашютах в наш лес попали, на нее напоролись, спрашивали дорогу… Потом из пистолета… Доктора спасли, а только осталась вот…

Маше, как видно, этот разговор был неприятен. Она опустила голову и отвернулась. Наступило молчание. Чтобы прервать его, Комаров поспешил объяснить цель своего прихода.

Лесник на слова благодарности только махнул рукой, а относительно озера пояснил, что вчера вернулся с берега и, если бы не был там сам, не поверил бы. Машины идут день и ночь, сквозь пургу и темень, не потушив огней, и он только раз в жизни видел столько их, когда прошлую зиму побывал в Ленинграде. Потом умолк и покрутил головой.

— Зарево стоит над городом, — сказал он немного спустя. — Вся земля наша о нем думает.

Девушка участия в разговоре не принимала. Комаров заметил, что она и не слушала, сидела попрежнему у окна и думала о чем-то своем. Но когда старик опять умолк и занялся печкой, Маша вдруг повернулась к капитану и спросила его тихо и взволнованно:

— Сколько нужно дней, чтобы прогнать немцев?

— До весны… — серьезно ответил Комаров. Он уже перестал удивляться. — Надо собрать силы, построить дорогу, подвезти продовольствие, снаряды… Ленинграда мы не отдадим.

— Нет, — торопливо перебила его девушка. — Нет, не от Ленинграда только отогнать, а со всей земли? Чтобы война совсем кончилась?

— Года два.

Маша вздохнула и притихла.

— Мне доктор сказал, что после войны операцию сделает, опять видеть буду, — сказала она, наконец, неуверенно.

Комаров обрадовался, когда Маша так же неожиданно замолчала, поднялась и, легко дотронувшись рукой до стола, подошла к делу, вынимавшему из золы печеную картошку. Ему трудно было найти слова утешения.

Он хотел попрощаться, но старик усадил его за стол, поставил миску с капустой, моченую бруснику, хлеб, холодную зайчатину.

— В лесу живем, — сказал он, извиняясь. — Не побрезгуй.

Перед собой он положил только несколько картофелин.

Маша тоже ела мало, и Комаров понял, что угощение поставлено для него, и от всего сердца. Стесняясь и краснея, он съел почти всё.

Попрощавшись и поблагодарив еще раз лесника, он ушел из избушки. Окно светилось попрежнему и снова казалось открытым прямо в лес. Но женского профиля уже не было видно. Маша ушла к себе за перегородку.

На другой день к шестерым больным еще прибавилось двое. Правда, хвойный настой не давал развиваться болезни, однако прекратить ее тоже был не в состоянии. Люди могли поправиться лишь от усиленного питания, от овощей. Оставшиеся у Степанченко несколько кочанов капусты Комаров приказал расходовать только для больных, но этого было мало. Вялые, апатичные бойцы лежали в землянке и отказывались от пищи.

По опыту северных странствий Комаров знал, что цынготных больных нужно во что бы то ни стало стараться вывести из состояния апатии, и заставить двигаться. Он приказал поднимать заболевших три раза в день, якобы на работу, и придумал им эту работу. Они топтали в снегу дорожку, которую назавтра же заметало. Падая, спотыкаясь, брела они друг за дружкой каждый день по часу или полтора, затем ложились снова. Но все это были полумеры.