Иван Кратт - Суровый берег

В лесу ветер не казался таким резким, но от мороза трещали стволы сосен, и звон пил был особенно тонким, напоминающим о страшной стуже. Инструмента нехватало. Первая смена подпиливала сосны только до половины, их подрубали топорами бойцы второй смены, затем люди менялись, делая перекурку через каждый час. За ними шли бойцы третьей смены, они расчищали просеку.

Работу начинали в предрассветных сумерках. Озябшие, не согревавшиеся за ночь бойцы молча выстраивались у землянок, молча брали инструмент и, проваливаясь по пояс в снегу, тащились к концу просеки. Часто пилили лежа, задыхаясь от изнеможения, шатаясь переходили от одного дерева к другому. Иной раз столетнее дерево не поддавалось пиле, над ним мучились всем взводом. Когда наступал перерыв, долго сидели тут же на снегу, дрожавшие пальцы не могли свернуть цыгарку.

Комаров тоже ослабел. Ноги его поправились — тогда на Зеленце он раздобыл себе валенки, но изнурительная работа, беспокойство и нервное перенапряжение давали себя знать.

Бывали моменты, когда он, не замечая холода, садился на какой-нибудь поваленный ветром ствол вдали от просеки и чувствовал, что не может двинуться дальше.

Один раз из такого полуоцепенения его вывел лось. Огромный лесной житель, потревоженный враждебными звуками, уходил в глубь леса. Проваливаясь по брюхо в снегу, усталый, тяжело дыша, он остановился на бугорке. Ветер дул со стороны зверя, и он не чуял человека. Заиндевелая пасть лося была раскрыта, из нее вырывался пар, оседая инеем на большущих побелевших рогах. Из-под длинных, тоже запушенных снегом ресниц глядели испуганные прекрасные глаза. Комаров невольно шевельнулся. Зверь вздрогнул, качнул рогами и, шарахнувшись в сторону, ломая кусты и сухостой, быстро исчез в чащобе.

Эта встреча неожиданно напомнила Комарову его северные скитания, жестокую борьбу, которая осталась уже позади, потом первые пройденные трудности здесь, и он невольно подумал о героизме и выносливости русских людей, об упорстве и вере в лучшее будущее.

Он вспомнил недавние еще осенние бои у Вырицы и Кингисеппа, когда бойцы на веревках выволакивали из болот танки, чтобы еще раз попытаться задержать врага, хотя остановить немецкие полчища там было уже невозможно.

Он давно уже не думал ни о сыне, ни о Ленинграде, ни о двух днях, проведенных в палатке на озере. Единственное, что занимало его мысли, — измученные, ослабевшие бойцы, которые вот-вот остановятся, и он не сможет их поднять, ничем не сможет им помочь. А дорога на Ленинград не ждет. Но о своих переживаниях он не говорил никому, старался держаться как всегда, спокойно, несколько раз заставил себя пошутить. И только однажды, когда политрук, урывавший время для бесед с людьми, начал говорить о стойкости, он не выдержал, отозвал Сафронова в землянку и с запальчивостью сказал:

— Вы, наверное, знаете, что отлично вооруженные, оснащенные, обутые и с набитыми брюхами армии Европы бросили оружие после первых стычек и покорно подставили свои головы Гитлеру. А вот такие, как они, не дадут ему пройти дальше… — Он сердито бросил фуражку на топчан и указал за дверь жилья. — Их не надо агитировать. Они сами знают, что в Ленинграде воюют даже дети. Если бы у меня были слезы, я бы заплакал…

Комаров вернулся к бойцам и приказал Степанченко выдать всем по пятьдесят граммов водки из неприкосновенного запаса, о котором знали только он и сержант.

— В счет будущей победы, — сказал он расстроенному такой щедростью Степанченко.

Рахимбеков и политрук видели командира роты только во время обеда. Асаф похудел еще больше, глаза его ввалились, длинный нос обвис, но после поездки в Коккарево старший лейтенант словно переменился. Он видел, как шумно и тепло встретили его бойцы, те самые, которые, казалось ему, ненавидели его там, на лесной станции, и которых он заставил проделать нечеловеческую работу. Даже двое цынготных, лежавших в землянке, попробовали улыбнуться, и он узнал в них красноармейцев, которые были с ним тогда у горящей цистерны.

— Эй вы, лежебоки! — сказал он шутливо, хотя ему хотелось заплакать. — Понимаешь, в какое время отдыхать придумали? Завтра я вами займусь…

Взволнованный, радуясь своему возвращению, словно вернулся, наконец, домой, он обегал все участки работы, настиг где-то в лесу Комарова, доложил о своем прибытии, затем крепко пожал ему руку и, уронив шапку, долго качал головой, разглядывая осунувшееся лицо товарища.