Иван Кратт - Суровый берег

Потом они замолчали, и маленький командир, покосившись на Комарова, опять нагнулся над картой.

Комаров с любопытством поглядел на обоих. Шли большие события, каждый день начинал новую страницу истории. Думали ли они об этом? Или только честно выполняли свое дело, зная, что за них решают другие и что у них достаточно своих хлопот и забот? Очевидно, думали, потому что у каждого над койкой была прикреплена маленькая самодельная карта фронта, и на ней флажки, обступившие Ленинград.

Комаров вздохнул и, вспомнив, что скоро будет звонок от генерала, достал блокнот, чтобы просмотреть заметки. Он был послан сюда проверить обстановку на месте. Наткнувшись на запись о состоянии путей конечной станции «Ладожское озеро» и платформ по торфяной узкоколейке, он подумал, что все это ни к чему, через несколько дней морозы скуют озеро и никакие пути здесь больше не понадобятся.

Потом он подумал об этом озере, которое было так близко от города, но о котором так мало знали. Когда-то мальчиком он ездил сюда раза два с отцом, бывшим моряком-балтийцем, ловить рыбу. Глушь, тишина, высокоствольные сосны на угрюмом берегу, мхи, редкие солнечные дни. В древних избах жили кряжистые неразговорчивые «ловцы камня». На дне озера, особенно в Шлиссельбургской губе, тянулись под водой насыпи круглого камня ледникового происхождения. В тихие, нештормовые дни люди выезжали целыми семьями, особыми вилами поднимали кругляш со дна, нагружали им лодки. Камень шел в город на мостовые. Нехитрый промысел кормил уже сотню лет. Изредка выбирались ловить рыбу. Хмурое озеро и молчаливые люди запомнились Комарову с детства, и воспоминания о них всегда были связаны со штормами, пасмурным небом, темным невеселым лесом.

Внезапно «летучая мышь», висевшая над столом, качнулась, замигала, дрогнул двойной накат землянки, из-за фанерной обшивки посылалась земля. От следующего удара распахнулась дверь.

— Начали, — сказал маленький командир почти весело. — Всегда точно. Хоть проверяй часы.

Он остановил качавшийся фонарь, взял с койки шинель, надел ее, затянул ремень и, почему-то подмигнув Комарову, выбрался из жилья. Второй командир отложил карту и устало протер глаза.

Комаров тоже вышел из землянки. За эти два дня обстрел стал привычным и не тревожил, как раньше. Немцы стреляли из Шлиссельбурга по всему берегу, особенно по лесу, где, как они думали, находились склады боеприпасов.

С противным свистом снаряды летели высоко над головой, ухали между соснами, некоторые рвались ближе. Один упал на дороге. Комаров видел, как посреди увязавших в подмерзшей грязи повозок вырос куст земли, показался дым и медленно поплыла в воздухе телега. Затем телега разломилась на куски, осела земля, и только на краю свежей воронки билась с оторванными ногами лошадь. Остальные повозки убыстрили ход.

Потом возле станции вспыхнул пожар — загорелся стог сена. В холодных сумерках ветер рванул пламя, огонь осветил поляну, запасный путь с поврежденным вагоном, стену леса и почти сразу погас. Люди раскидали сено по обледенелой земле.

Надвигалась темнота. На озере уже не было видно катера. Волны стали еще выше, ветер гнал сухую колючую крупу.

Невольно Комаров посмотрел в сторону, где находился Ленинград. Там небо тоже было темным, глухим, безжизненным, и хотя на таком дальнем расстоянии ничего иного он не мог увидеть, Комарову вдруг стало страшно.

Он зябко передернул плечами, поднял воротник и, засунув руки в карманы, пошел назад, к землянке.

Снаряды теперь рвались дальше, в лесу, ноющий звук их стихал над деревьями, как будто снаряд точно дошел до определенного места и бесшумно падал вниз. Затем, после длинной паузы, гудел воздух, и сильно раскачивались вершины сосен. Иной раз взлетали ветки и мох, а однажды взрывом подкинуло молодую березку, и вся она несколько секунд была отчетливо видна на фоне темневшего неба.

Предстояла очередная «воробьиная ночь», как успели уже назвать тут, на берегу, артиллерийскую и минометную стрельбу.

Ладожский поезд подошел к перрону Финляндского вокзала в десять часов вечера. Стояла такая темень, что, выйдя из вагона, Комаров в первую минуту не знал куда итти. Потом, когда глаза немного привыкли, он пошел вслед за немногочисленными пассажирами, прибывшими в Ленинград.

На перроне было пусто. Пыхтел паровоз, раздавались редкие негромкие голоса. Все было совсем не так, как несколько недель назад, когда тысячи людей заполняли все помещения вокзала, сидели и спали на своих вещах во всех проходах, на полу, на багажных тележках, на столах. Теперь ехать было некуда…