Раиса Клеймёнова - Мы – дети войны (сборник)

Ходящим на работу полагалось в день 650 граммов хлеба, баланда утром и вечером и черпачок каши. За каждые 25 % сверх нормы добавлялось по 100 граммов хлеба и по черпачку каши. Нормы выработки определял нормировщик, а подсчитывал фактическое выполнение учётчик. Он передавал эти сведения в контору, а там быстро подготавливали списки для повара и хлебореза – кому сколько давать каши и хлеба.

Я не мог споро работать, получал минимальную норму и от голода ослабевал ещё больше. Умолил коменданта дать мне более лёгкую работу.

Он поставил на заготовку мха. Бараки строились из брёвен, которые прокладывались мхом. Моя задача была раскапывать снег, снимать с земли промёрзший мох и подсушивать его на костре. У меня была деревянная лопата (для добывания мха) и топор (для заготовки дров в костёр). Костёр должен был едва гореть. Над ним я сооружал из тонких веток некий ажурный шатёр для мха, который должен был подсыхать, но ни в коем случае не загораться. Мох, конечно, не успевал полностью просохнуть. Плотники требовали его в большом количестве. Через некоторое время коменданту пришлось организовать вторую сушилку мха.

Мы жили в глубокой тайге. Бумага была чрезвычайным дефицитом. Учётчик, нарядчик, конторщики писали на дощечках угольками или острыми веточками. За клочок бумаги, чтобы написать письмо, приходилось расплачиваться хлебом. Я купил у кого-то кусочек обёрточной бумаги и написал маме, прося еды. Через месяц пришла посылка. Кусок сала пришлось отдать коменданту, пачку какао потребовал повар: чтобы сделать торт для начальника.

А тут случилось ЧП – чрезвычайное происшествие. При внезапной ревизии у хлебореза обнаружили недостачу в несколько килограммов хлеба. Его тут же арестовали и увезли в головной лагерь. Надо было срочно найти ему заместителя. Я обратился к коменданту и предложил себя. Дескать, я студент, грамотный, не допущу просчётов. И пообещал в случае назначения подарить ему французские форменные брюки и толстое шерстяное одеяло, взятое мной в немецком санатории. Он решился рекомендовать меня начальнику, привёл к нему. Тот посмотрел на меня и сказал презрительно:

– Что ты мне подсовываешь какого то мальчишку-студента. Ведь его тут же обманут. Ты мне жулика дай, но чтоб умел вертеться.

Я снова повторил, что буду честно работать и не допущу недостачи. Комендант, надеясь на брюки, одеяло и будущий хлеб, поддержал меня.

Так я стал хлеборезом, вошёл в число «лагерных придурков». Меня перевели в особый барак для обслуги. Соседями стали повар из зэков, каптёрщик, нарядчик, комендант, учётчик, конторщики, несколько женщин из числа расконвоированных зэчек. Одна из них, довольно пожилая, отбывавшая срок за убийство, отвечала за чистоту на кухне. Ей поручили убирать и мою хлеборезку. Я поднимался ночью, чтобы к подъёму приготовить на всех триста с лишним паек по 500 грамм. В семь утра раздавался сигнал подъёма, ко мне спешили бригадиры и получали пайки на бригаду. Раздав хлеб, я ложился досыпать. В эти часы приходила моя уборщица. Я спал тут же, у остатков хлеба и острых хлеборезных ножей, не думая, что она зарежет меня и украдёт оставшийся хлеб. Она была достаточно сыта, днём убирая кухню, a ночью ублажая повара. Сильно немолодая, наполовину беззубая, она сохраняла ещё сексуальную энергию и по ночам из соседней комнаты, где жил повар, ко мне доносились их любовные восторги.

Обслугу держали отдельно от общей массы, чтобы мы не контактировали с ними: ограждали от их посягательств и пресекали возможные наши хитрости. Через пару дней ко мне явился комендант, потребовал дать буханку хлеба. Пришлось отказать:

– Я честно режу пайки, грамм в грамм, воровать у работяг не буду, и мне неоткуда взять буханку для тебя. Если у тебя появится буханка, все поймут, что хлеборез – вор. А я не хочу получить срок.

Он набычился, попробовал давить, я твёрдо стоял на своём. Отношения были испорчены, но работал я старательно, и поводов для придирок ко мне не было. Чтоб поймать меня на жульничестве, устраивались внезапные ревизии: подготовленные в раздаче пайки, штук 10–15 укладывались на весы и взвешивались. Если бы я недовешивал в каждой пайке хотя бы только пять граммов, то уже в десятке паек это была бы заметная недостача в 50 граммов. Но я был честен, и ревизионеры (однажды даже пришёл сам начальник) каждый раз убеждались в моей безупречности.

Режим дня однообразно насыщен новой деятельностью. Я встаю в четыре часа ночи и готовлю к утренней раздаче триста с лишним полукилограммовых паек. В семь утра раздавал их, получал на кухне свою баланду и ложился досыпать. В десять шёл за лошадью, запрягал её в сани и ехал за хлебом на соседнюю подкомандировку, построенную уже давно для уголовников и имевшую пекарню. Привезя хлеб, начинал готовиться к вечерней раздаче, которая отличалась от утренней дифференцированием паек: кому 150 граммов, кому 250, кому 350, а некоторым особым ударникам и 450. Каждый день конторщики готовили мне особую «шахматку для раздачи хлеба з/к и с/к», где указывалось, сколько и каких паек полагалось каждой бригаде. Бригадиры получали по этому списку, после чего я шёл за ужином и ложился спать.