Раиса Клеймёнова: Мы – дети войны (сборник)

Немного переждав, ползём обратно, к нашему взводу. В цепи уже почти никого не осталось. Лишь стонут тяжелораненые, и лежат убитые. Докладываем обстановку лейтенанту. Он не знает, что делать. Надо бы отступать, но помня последний приказ Ворошилова, боится принять самостоятельное решение. Посылает разведчика к командиру полка за инструкциями. Тот возвращается ни с чем, нет ни командира полка, ни комиссара.

– Отступать! – решает командир.

Мы ползём в глубь кладбища. В это время к ограде подходит танк и дикий крик «хальт» сопровождается пулемётным огнем. Мы бежим, падаем и снова бежим, что есть силы. Эмка Ляндрес бежит впереди меня. Вот он упал. Падаю и я. Потом все вскакивают, а он лежит. Я нагибаюсь к нему:

– Эмка, вставай!

У него рана на лбу. Убит.

Танки обошли кладбище, стали по углам и строчат перекрёстным огнём. Мы ползём, а пули свистят со всех сторон. Собираемся у задней стороны кладбища. Впереди картофельное поле и вдали кусты. Решаем прорываться.

Вскакиваем и с отчаянным криком «ура» бросаемся к ограде, чтобы перескочить её. Слева и справа нас поливают огнём немецкие танки. Очередь прошивает грудь Богомольного. Кровь брызнула из ран. С диким воем он закрутился и упал. Большинство из нашей группы пало здесь ранеными и убитыми. Моя гимнастёрка и брюки насквозь промочены кровью моих друзей. А я даже не ранен…

Перескочить ограду никому не удалось. Вдвоём с каким-то парнишкой отползаем в глубь кладбища. Может, сумеем укрыться от немцев до ночи, а там, по темноте уползём к своим. Но немцы методически покрывают всё кладбище миномётным огнём. Мы ползаем меж могил, надеясь избежать мин. Но нет, мина разрывается над нами, и осколки накрывают обоих. От раны в затылок я теряю сознание.

Прихожу в себя от того, что меня обыскивают, срывают пилотку, ремень, вытряхивают всё из карманов. Во всех карманах у меня только патроны. Ещё в цепи я бросил вещмешок, шинель и противогаз, а перед попыткой прорваться через ограду выбросил всё из карманов и наполнил их патронами. Немцы высыпают их, удивляясь количеству, за что я получаю несколько пинков. Из грудного кармана выбрасывают записную книжку и фотографию моей невесты. Хорошо, что не замечают внутреннего секретного кармана с комсомольским билетом. Дав на прощанье ещё пару пинков, нас гонят к месту сбора пленных.

Вечером нас набивают в машины и увозят подальше от фронтовой линии. Везут довольно долго: по полному бездорожью и ухабам. Все раненые, лежат вповалку друг на друге, стонут, но тихо: кричать нельзя. В этой свалке и темноте очки соскочили и разбились. Наконец приехали. Нас выгружают, загоняют в каменное здание церкви с решётками на окнах и запирают.

Утром подъём, всех выгоняют и пересчитывают. Место называется Яблоницы. Нахожу нескольких знакомых академистов из других рот, и мы стараемся держаться кучкой. Они жалеют меня, как самого младшего и хилого.

Весь плен ужасен, но первые дни были особенным кошмаром. Полная перемена существования. Раненый и раздетый, без пилотки, очков, котелка и ложки, оголодавший за неделю фронтовых скитаний, я с сожалением вспоминал, что всё берёг «на чёрный день» две плитки маминого шоколада, так и оставшиеся в брошенном вещмешке. В первые дни немцы нас вовсе не кормили. Когда нас перевезли в Струги Красные, тут впервые раздали по черпаку баланды. Но мне некуда было получить её. Кое-кто, не имевший котелка, подставлял пилотку, но у меня и её не было. Выручил один из академистов: в его котелок нам налили двойную порцию. За понюшку табака выменяли мне ложку. У Толи Белоусова оказались запасные очки, не отобранные немцами, и он подарил их мне.

Из Красных Струг нас перевезли в Псков. В Стругах на ночь загоняли в большой хлев. В Пскове лагерь оборудован на немецкий манер: огромное заболоченное поле, огороженное высокой двойной оградой из колючей проволоки. Внутри вся территория разгорожена той же колючкой на отдельные загоны. В центре, между загонами, небольшая площадка с десятком полевых кухонь. Утром перегоняют из одного загона в другой, считают и дают по черпаку баланды. Для ускорения процедуры нещадно бьют в воротах, чтобы не задерживались. Большие деревянные дрыны бешено гуляют по нашим головам и спинам. Самое обидное, что бьют нас выродки из наших, назначенные немцами «полицаи». Вечером повторяется та же процедура: вновь гонят в другой отсек, считают и дают хлеб. Иногда подсчитывают «всухую», не выдавая ничего.