Павел Васильев - Повести

Ребята шли теперь медленно, молча.

Пока были на большаке, с надеждой поглядывали назад, не пойдет ли попутная машина. А теперь шли проселками, на которых уже давно не было колесной колеи. Часто отдыхали. Сбрасывали с мокрых, потемневших спин мешки и сами падали здесь же. Тело делалось вдруг необычно легким, непривычным. И даже дышалось легче. Вот так бы и лежал и не поднимался. Только спину еще долго не удавалось разогнуть.

Разговаривать начинали, лишь отдохнув.

— Филимонычу все-таки хорошо. Хоть и не конь у них, а все-таки какая-то подмога.

— В Заречье трофейный немецкий конь остался, здоровенный, как печка. Ни «тпру», ни «но» не понимает. Запрягли пахать, а он как попер! Плуг не успели вывернуть, за камень зацепился, так по ручки в землю и ушел, конь даже на задние ноги сел. А через неделю сдох, не выдержал нашего харча и работы. Большущий, а слабый. Наши вроде бы и поменьше, и потощее, а выносливее.

— Василий, а правду говорят, что школу опять откроют, учить будут?

— Конечно, правду, — отвечал Василий уверенно, хотя и впервые слышал об этом.

— А кто же тогда работать будет? — спрашивали озабоченно, по-взрослому. И Василий молчал, он не знал, что ответить. Действительно: кто же?

— Сеять надо, — деловито обсуждали парнишки.

— Посеем.

— Было бы что сеять. Тем, что несем, много не засеешь.

— Хорошо бы лепешечку спечь!

— Может, еще дадут?

— Что ты жрешь-то! Целую горсть в рот запихал!

— Где «горсть»! Одно зернышко!

— «Зернышко»!

Полежав и поговорив, поднимались, взваливали на спину мешки, и опять — в путь.

Василий шел последним и смотрел на этих сгорбившихся двенадцати-пятнадцатилетних парнишек и девчушек, идущих по весенней скользкой дороге, на их еще по-ребячьи узкие спины, тонкие, голенастые ноги и улавливал что-то знакомое, солдатское в их настойчивом движении вперед, в их молчаливой упрямой поступи.

— Сань, а Сань, — попридержал Василий Саньку. — Ты не мог обознаться? Может быть, это не Рябухин? — спросил тихо.

— Точно! Ведь если бы он ко мне и спиной стоял, я все равно бы узнал, маткин — не твой, в любой одежде.

— А тебя он не мог видеть?

— Не-ет, не видел.

Василию хотелось еще порасспрашивать Саньку кое о чем, для этого и начал разговор…

Но зачем это!..

Теперь они шли лесом. Говорили, что в этих лесах грабят, отнимают зерно. Еще водилась здесь какая-то погань. Ребята были внешне спокойны, но настороженно всматривались в темный ельник. Боялись не за себя, а за зерно.

В сумерки они вышли на лесную поляну, где стоял полуразрушенный старый сараюшка.

Решили в нем переночевать. Уставший, проголодавшийся Василий уснул сразу же и спал крепко. Проснулся один только раз, когда кто-то из ребятишек застонал и закричал, громко всхлипывая во сне:

— Не могу больше! Не могу! Мама, помоги! Скорей! Видишь, спина горит, мамка!

Василий так и не смог определить, кто это кричал. Все проснулись, кряхтели, вздыхали. Василий повозился, устраиваясь поудобнее. Санька тоже завозился, поплотнее прижался к Василию, что-то бормоча и сладко шлепая губами. Василий прикрыл его полой шинели, обнял и тут же уснул…

Приснилось Василию…

…В деревню пришли они в полдень. Настя стояла у изгороди, прислонясь к ней плечом. Увидев Василия, подошла к нему, помогла снять мешок.

— Устал? — спросила участливо. Василий кивнул.

— Да. Плечо болит. Ссадина.

— Давай я перевяжу. Промыть надо.

Настя принесла ковш воды и стала лить на плечо. Вода была холодной, и Василий озяб. Но радостно было ему, что Настя рядом, что она так вот заботливо смотрит на него.

— Вася, родной мой! Никого мне не надо, одного тебя буду любить всю жизнь. Вот будь проклята! Не виновата я перед тобой, перед людьми не виновата…

— Не знаю я, ничего не знаю, — ответил Василий.

— Ребенок же, он человек… Прости меня, Вася!

И Василий улыбнулся и взял ее за руку.

— Девок теперь полно, — сказал Василий…

…Но нет, не так все было. Не это приснилось. Похоже, но по-другому все…

…В деревню пришли они в полдень. Настя подошла к Василию и помогла снять мешок.

— Устал? — спросила Василия.

— Да, — кивнул Василий. — Устал я. Так устал за эти дни, ты даже не представляешь! А что же делать? Не знаю. Не решил еще я, как мне быть.

Она лила ему на руки из ковша воду и говорила:

— Вася, не виновата я перед тобой, не виновата.

— Да, — отвечал Василий. — Знаю, что не виновата. А как мне быть, не знаю.

— Одного тебя буду любить всю жизнь.