Мэтью Риджуэй - Солдат

Я хорошо помню одну очень тонко составленную директиву англичан, которая устанавливала правила отношения английских солдат к русским. С нашими русскими союзниками следует обращаться учтиво, гласила эта директива, но не допускать чрезмерных излияний дружбы. Такое отношение англичан, указывалось далее, русские восприняли бы, как свидетельство военного превосходства советских солдат над англичанами, но это не оскорбляло бы достоинства англичан, так как в то время пи американские, ни английские солдаты не имели основания считать себя хуже каких-либо солдат в мире.

Достижениями корпуса на этом пути к победе гордится каждый из нас, участвовавший в наступлении. Мы прошли почти 100 километров в глубь Германии, захватив свыше 3000 квадратных километров ее территории. Мы взяли 359 790 пленных, в том числе 50 германских генералов, уничтожили и захватили громадное количество танков, орудий и самого различного военного имущества. Мы прошли на 50 километров восточнее той линии, которая была предварительно намечена для встречи союзных войск с русскими. Затем по приказу Монтгомери я крепко зацепился за эту «Висмарскую подушку», так как она могла быть использована для переговоров. Мы взяли ее силой оружия, но уступили позднее русским. Дипломаты и политики решили отнять ее у солдат. Вероятно, для это-го были веские основания, но я очень сожалел, что нам пришлось расстаться с живописным Мекленбургом. Солдату всегда обидно отдавать землю, которую он завоевал, хотя бы даже союзникам.

Мы встретились с русскими на берегу Балтийского моря 2 мая. Днем позже я впервые у-видел русского генерала. Интересно отметить, что, нанося официальный визит своему союзнику, он прибыл в сопровождении взвода личной охраны, вооруженной автоматами. Штаб генерала Гейвина, где состоялась эта встреча, находился в громадном дворце, совершенно нетронутом войной. Странно было видеть, как вооруженные русские, подозрительно оглядываясь, ходят по огромным залам, где герцоги Мекленбург-Шверинские когда-то устраивали грандиозные балы и празднества.

Пять дней спустя война в Европе закончилась, кровопролитие прекратилось. Зверь, который заставил пролить столько крови и слез и восстановил против себя весь мир, лежал, наконец, поверженный в прах.

Мы видели немецкого солдата в бою и, несмотря на все презрение к вдохновляющей его идеологии, уважали его как солдата. После окончания войны нам удалось разобраться в мыслях и чувствах немецкого населения, и мы не могли не испытать чувства ужаса и отвращения к тем страшным злодеяниям, которые безропотно терпели и прощали эти люди.

Мой штаб расположился в небольшом городке Гагенау, земля Мекленбург. Там был концентрационный лагерь, конечно, уступавший Дахау и Бухеивальду по размерам, но не менее страшный. Об ужасах всех этих лагерей сказано достаточно много, и мне нет надобности повторять, что мы увидели там. Но мне хочется сказать, что к подобным зрелищам солдата не могут подготовить никакие сцены смерти на поле боя. Никто не мог бы смотреть на штабеля страшных трупов и на ряды живых скелетов без глубочайшего сострадания и отчаяния — сострадания к жертвам и отчаяния, что люди, сотворенные по образу и подобию божию, причинили столько зла своим собратьям.

Через два дня после окончания войны в Европе мы собрали всех представителей местных властей и всех жителей Гагенау, которых нам удалось разыскать, и повели их туда, где лежали тела двухсот несчастных, подготовленные нами к подобающим похоронам.

Когда немцы пришли на кладбище, мы провели их вдоль могил, чтобы они сами могли посмотреть на дело рук своих. Затем мой начальник гражданской администрации полковник Гарри Кейн, впоследствии сенатор от штата Вашингтон, обратился к немецкому населению с речью.

Из всех речей, которые мне довелось когда-либо слышать, его речь, по-моему, была самой сильной, и я хотел бы воспроизвести здесь отрывки из того, что он сказал флегматичным, равнодушным немцам, стоявшим у могил убитых ими голландцев, поляков, чехов, бельгийцев и французов.

Здесь лежат трупы людей, замученных, заморенных голодом и, наконец, убитых для того, чтобы удовлетворить дьявольскую жажду вашей военной машины. Когда люди больше не хотели или не могли ни работать, ни сопротивляться, ни жить, их либо мучили до смерти, либо обрекали на медленную смерть. Мы содрогаемся при мысли, что ваше руководство могло запятнать себя такими преступлениями. Цивилизованный мир потрясен столь низким падением части человеческого общества. Цивилизованный мир не может поверить, что вес, что сейчас наполняет наши сердца ужасом, былоделом рук только небольшой кучки немецких бандитов, маньяков и фанатиков. Цивилизованный мир не может не считать немецкий народ ответственным за то, что произошло в его стране.