Эмиль Кардин - Сколько длятся полвека?

На занятии по тактике худой, неправдоподобно длинный преподаватель из бывших генштабистов обвел взглядом класс и остановился нй Сверчевском.

— Предположим, товарищ… Сверчевский, вы командуете полком, вам приказано овладеть городом.

Легким прикосновением мела преподаватель вывел на доске кружок, обозначил рощу, железную дорогу, реку, мост.

— Ваше решение, товарищ командир полка?

Карл пытался собраться с мыслями. Взвод, рота, куда ни шло — батальон, а тут — полк.

— Смелее, смелее, товарищ… товарищ Сверчевский!

От него ждут смелости.

— Скомандовал бы: шашки наголо, за мной!

— Садитесь, — оборвал преподаватель. — Товарищ… э-э Сверчевский продемонстрировал свое неумение командовать полком. Он упустил из виду самое элементарное — разведку. Не поинтересовался, каковы силы и средства противника, как расположены…

Долговязый преподаватель продолжал объяснения. Он сделал замечание не в укор товарищу Сверчевскому. Тема «Кавалерийский полк в наступлении» еще не отрабатывалась. Пусть слушатели усвоят: за тактическую оплошность, безграмотность командира расплачиваются своей кровыо бойцы.

Карл сидел раздавленный, смятый. Откуда взялось убеждение, будто ему под силу вести полк?

Он оглядывается на Фрунзе, Тухачевского. Так то — таланты, дар особый. Фрунзе прославился победой над Врангелем, Тухачевский — Колчаком. И слушатели в большинстве своем добивались успехов, рядом с которыми захват им, Карлом Сверчевским, какого–нибудь пулемета на высотке или бой у переправы — мелкие эпизоды.

Унылый, он возвращался домой. Даже купанье Зори, второй дочурки, не принесло обычной радости. Но все-таки, что ни говори, есть у него пристанище. Не сумела развеять тоску Нюра, пришла сестра Лёня.

— Кароль, живот болит?

— Нестерпимо.

— По маленькой?

Нюра стоит в углу, подперев рукой подбородок. Когда доходит до «маленькой», открывает буфет, достает графинчик.

— Каролек, поговорим?

— Поговорим.

Так же молча, сидя друг против друга, выкуривают по папиросе.

— Значит, договорились?

— Вполне.

— Плюнем.

— И разотрем…

Академическая учеба давалась Сверчевскому нелегко. Не потому лишь, что велика нагрузка и невелик запас прежних знаний, недостаточен командный опыт. Не всегда хватало времени, сил, тем более что задумал составить русско–польский военный словарь. Сказывались ранения, контузия, недоедание. (Паек Карл делил между своим домом и маминым.) Однажды на занятиях он потерял сознание. Заподозрили нелады в легких. Доложили начальнику академии — теперь им был Роберт Петрович Эйдеман, поэт, военачальник, отличившийся в гражданскую войну.

Эйдеман вызвал Сверчевского, беседовал долго, доверительно, выясняя, чем можно помочь Карлу. У того большая семья, сверх обычных обязанностей слушателя — общественные: депутат Моссовета.

Этот дружеский разговор, весь облик Эйдемана — широкоплечего, статного, с молодыми голубыми глазами — вселял в Карла спокойную уверенность: не пропадет, не дадут пропасть.

Да, им выпала нелегкая доля. Эйдеман сказал «им», не делая различия между собой и слушателем. Надо строить новую, небывалую армию в стране, изнуренной войной и разрухой.

Сверчевскому вспомнились переведенные с латышского строчки Эйдемана:

Однако они говорили не о стихах, а об учебной прозе. Эйдеман расспрашивал, кого из лекторов предпочитает Сверчевский, и согласился: Михаил Николаевич Тухачевский и Владимир Кириакович Триандафиллов — крупнейшие теоретики. Но не кажется ли Карлу Карловичу, что Триандафиллов преувеличивает отставание средств подавления от развития оборонительных возможностей? Реальна ли неодолимость противотанковой обороны?

Не успел Сверчевский ответить, последовал другой, более неожиданный вопрос.

— Не тоскуете?

Он не понял, о чем речь. Неужели…

Эйдеман откинулся в кресле, проговорил тихо:

— Меня минутами гложет. Хотя мое Ляесциеме — местечко заштатное. Но земля–то родная, Латвия…

Недавно, вспомнил Эйдеман, его посетила группа иностранных корреспондентов. Один, разбитной такой, спросил по–латышски: «Вам, господин генерал, наверное, легко жить без корней, без родины?»

— Я ответил: тяжело. У меня две родины. За обе душа болит… И болит, когда в Гамбурге подавляют восстание, убивают коммунистов в Китае или Венгрии…