Эмиль Кардин - Сколько длятся полвека?

В Лодзи он носил по комнате маленького Кароля. Попросил Владу распеленать.

— Хочу почувствовать его вес.

Снова ходил, подрагивал плечом.

В ночь Сильвестра достал фотографию — ту, из Америки, — и подписал Владе.

Влада, прочитав, содрогнулась. Новогодние пожелания звучали предсмертным напутствием. Он желал ей счастья, советовал, как растить сына, призывал полугодовалого Кароля, «когда будет нужно, погибнуть и кровью доказать любовь и преданность нашему народу».

— Какая гибель? Зачем ты это пишешь? Что тебя мучит?

— Раньше я думал: жаль, что моя Влада такая молодая. Теперь я понял: это хорошо. Ты его поставишь на ноги… Не могу избавиться от дурных предчувствий. Вероятно, я суеверен.

У сестры Хени, все на той же Добра, 4, он, опустив голову, шагал из комнаты в комнату — дверь против двери через коридор.

— Как маятник, туда — сюда. Не поспеваю за тобой, ничего не слышу, — взмолилась Хеня.

Круто, все так же не поднимая головы, он замер перед ней.

— Когда я умру, люди поймут, зачем я жил, почему бывал жесток.

С Мечиславом Шлееном велась долгая беседа о его здоровье.

— Достаточно уже моей базедовой, моей стенокардии, — прервал Метек. — Примемся за тебя. Ты пьешь больше, чем принято на приемах. Грубишь чаще, чем дозволено вице–министру.

— Больше, чаще… Меня преследуют мысли о смерти.

— Надо отдохнуть. Ты сейчас в лучшей своей поре…

— Я читал стихотворение, русское или польское: к человеку наконец привалили счастье, любовь, достаток. Следом — смерть…

— Ты спятил. Война кончилась.

— Кончилась? Каждый божий день на мой стол кладут сводку: убитые, раненые; убитые, раненые. Поляки, польскими пулями. Так не может длиться.

— Не будет, — заверил Шлеей. — Кровопролитию положим конец… Когда умирает один человек, это трагедия; когда умирают тысячи, это только статистика.

Шагавший, как всегда, из угла в угол Сверчевский пораженно остановился.

— Статистика? Доля исторической правды…

— Скорее государственного цинизма, — не согласился Шлеен.

— Такое изрекается с политического Олимпа.

— Черчилль не сказал о миллионах.

Шлеена вдруг покинула назидательная невозмутимость.

— Да, да, о миллионах. Когда уничтожаются и Олимпы, и политики, и полководцы, и статистики… Я всего лишь скромный армейский политработник. Но человеческая мудрость, извини меня, — постичь тысячи смертей как тысячи трагедий. Не меньше и не проще….Фанатикам, начетчикам, пусть и честным, не хватает терпения. Знаешь почему? Им не хватает глубокой убежденности.

Метека уносило в высь философских обобщений, Сверчевского же притягивало земное, близкое. Он закурил и виновато загасил папиросу, придавив о дно пепельницы.

— Черт те что себе позволяю. Курю при тебе… — Сверчевский вдруг рассмеялся.

— Про меня с похвалой пишут в газетах. Но никто не говорит, что я — добрый и умный. Журналисты — ненаблюдательный народ.

Шлеен не умел легко перестраиваться на веселый лад.

— Наша идея велика, бессмертна, — наставительно продолжал он. — Но те, о ком мы говорим, способны изрядно напакостить. Стрелять легче, чем убеждать. Крепкий кулак весомее слова…

— Неплохо сказано насчет стрелять и убеждать, про тяжелый кулак. Я воспользуюсь. Хочется выглядеть мудрым и добрым.

— В том есть историческая необходимость, Кароль.

— Для меня в данный момент — служебная. Завтра отправляюсь инспектировать юго–восточные гарнизоны. Горы, леса… Когда там будет мир и порядок, Польша вздохнет облегченно. Может быть, я избавлюсь от своих идиотских предчувствий.

Он порывался уйти, но снова садился или начинал ходить, вертел в руках портсигар.

— Мы к этому вернемся, когда я вернусь. Хороший каламбур?

Шлеен успокоил: это не каламбур.

Прощаясь, он обнял, поцеловал Шлеена.

23 марта 1947 года самолет вице–министра вылетел из Лодзи и в 15.45 приземлился в Кракове.

Вместе с командующим округом генералом Прус–Венцковским Сверчевский обсудил план и маршрут инспекции. Краков, Жешув, Ярослав, Санок, Перемышль, Балигруд. Расписано до минуты.

Однако, вопреки программе, Сверчевский предложил Венцковскому съездить в Вавель. Прус–Венцковский вежливо удивился.

— Ни разу в жизни там не был, — оправдывался вице–министр.

Еще больше удивился Венцковский, когда Сверчевский решил встретиться с ректорами высших учебных заведений Кракова.

Перед вами, заверил он, не генерал и не вице–министр, а гражданин Польши, который много поездил по свету и немало повидал. Которого волнует будущее страны.