Николай Луговой - Побратимы

В очередной радиограмме командование благодарило партизан за активное участие в рельсовой войне.

«Для вас подготовлено два важных самолета, — запрашивала Большая земля. — Можете ли принять?»

Лес отвечал: «Самолёты принять можем. Координаты прежние. Сигнал „я свой“ — три костра углом.»

Жизнь и борьба партизанского леса продолжается.

Как ни старались партизаны в те сентябрьские дни, но полностью сорвать замыслы Енекке и Клейста не смогли. Враг был не так слаб и глуп, как нам того хотелось бы. И если партизан, имеющих аэродромы, каратели не разбили, то аэродромы у нас отняли. Во время сентябрьского прочеса один из вражеских батальонов с пушками, минометами и пулеметами засел в скалах пещеры Хаджи-Хоба, взяв под прицельный огонь Караби-яйлу с обоими нашими баксанскими аэродромами. Другой отряд окопался на западной опушке суатского леса, по соседству с нашей малой посадочной площадкой на Орта-Сырте, в центре зуйского лесного массива.

Соседство с блокировщиками принесло нам много трудностей. Самые надежные лагеря — Яман-Ташский и Тиркенский — оказались буквально в двух-трех километрах от фашистов. Под удары попали многие дороги, связывающие подпольный центр и бригаду с городами, районами и партизанскими отрядами. Усложнилось авиационное сообщение с Большой землей. Теперь у нас остался лишь один из четырех аэродромов. Но врагу не трудно понять, что у партизан есть еще один аэродром, и он попытается блокировать и его.

«Партизанские площадки блокированы прочно. Опасность высадки в лес советского десанта с воздуха ликвидирована», — так донес командир 2-й румынской горнострелковой дивизии генерал Думитраки Клейсту и Енекке. Получив об этом сообщение от Эм-эм, мы еще раз задумались: вот, оказывается, чего еще боятся Клейст и Енекке — советских десантов!

Как же быть?

С начала блокировки аэродромов прошло девять дней. За это время предложений о том, как избавиться от блокировщиков, было много.

Вот и сегодня, получив новое предупреждение Булатова об усилении охраны аэродрома, мы идем на приемку самолетов всей бригадой и ведем разговор о тех же блокировщиках.

— Я говорил и говорю, — настаивает Федоренко, — что нужно всей бригадой окружить и разгромить их поочередно. С этим позором надо кончать!

— А по-моему, их надо выжить комариными укусами, — предлагает Котельников. — Нападать мелкими группами раз за разом. По лагерям вести беглый минометный огонь. А дороги, где они ездят и ходят, минировать. Измотаем — уйдут.

Варианты хороши. Под силу бригаде. Не вызывает сомнений и результат: разобьем, измотаем. И все-таки ни одно из предложений не принято нами — эти решения основаны лишь на применении силы. Но силы полутысячной бригады партизан и полумиллионной гитлеровской армии явно несравнимы. Если мы разобьем батальоны, то Клейст и Енекке выставят полки. На наш обстрел минами они ответят снарядами.

Нет, здесь нужно другое. Скорее всего не показывать врагу нашу заинтересованность в отнятых аэродромах, не затевать из-за них боев — достаточно нам пока одного аэродрома.

Останавливаемся на привал.

— Это верно, конечно, — соглашается Егоров и неожиданно меняет разговор. — Ты взгляни на комиссара Мозгова, — кивает он на противоположный склон балочки, где тот лежит, окруженный бойцами. — Сколько он исходил! Особенно в те черные дни, когда партизаны свалились от голода, помнишь? То за продуктами, то на связь с населением — всюду он. И вот: питание наладилось, а он — кожа да кости. Не на шутку, видать, ослабел. Нужно сегодня же отправить его в госпиталь.

Да, откровенно говоря, это давно пора сделать. Одних мы отправляем на несколько месяцев, а то и на год отдыхать на Большую землю, а вот Федора Федоренко, Николая Шарова, Якова Саковича, Георгия Свиридова, Алексея Ваднева, Павла Милеева и многих других без конца лишаем давно заслуженной передышки. И прежде всего потому, что это наша гвардия. А такие, как Семен Мозгов, Григорий Костюк, кроме того, тесно связаны с населением. Почти два года они на переднем крае трудовой партизанской войны, без единого дня отдыха. Сколько же можно!

— Вот какая штука, Семен Ильич, — строго говорю, подозвав Мозгова. — Подвернулось важное дело. Рейд далекий. Несколько сот километров в один конец. Чертовски трудный и опасный. Тебе бы туда, самый раз. Но вот Мирон Миронович возражает. Говорит, что больно ослаб ты, не вытянешь. Но, понимаешь, сложное очень задание. Может, все-таки тебе двинуться в рейд, а?