Михаил Яворский - Поцелуй льва

На чёрном рынке я был как рыба в воде. Я продавал товар быстрее, чем Стася его зарабатывала.

Тем временим Богдан выздоровел и решил вернуться в школу. Мне такое даже в голову не приходило. Чего ещё ― сидеть пять часов, вытаращившись на доску. К тому же, в нашей школе немцы устроили госпиталь. Над ней развевались флаги Красного Креста. Единственная в городе школа находилась теперь в каком-то захламлённом здании, у чёрта на куличках.

Оккупационную власть интересовали только наши мускулы. Нашим историческим призванием, по их мнению, было работать, а при необходимости, и воевать за немцев. С конца февраля распространялись слухи, что после разгромного поражения под Сталинградом немцы думают о создании украинской дивизии для участия в боях против россиян.

Богдан считал, что хорошо иметь свою вооружённую дивизию. Если российско-немецкое противостояние зайдёт в тупик, мы могли бы выступить посредниками. Я думал не так. После интернирования Временного бандеровского правительства немцы распустили «Нахтигаль». Чтобы избежать ареста, большинство его членов взяли стрелковое оружие и ушли в леса. Сначала их единственной целью было выжить, а в конце прошлого лета, говорят, они начали объединяться в Украинскую Повстанческую Армию. На сегодняшний день УПА сравнительно небольшая, но чем больше немцы хотят вывезти молодёжи в лагеря принудительных работ, тем большими стают партизанские отряды.

Перспектива «уйти в лес» была мне по душе, особенно после того, как я встретил бывшего одноклассника. Он был рекрутом УПА. Наиболее меня привлекало, что они боролись против немцев и россиян. Однако до середины лета нечего было и думать о вступлении в ряды УПА. Самой главной задачей для меня сейчас было получить Ausweis ― идентификационную карточку. Если меня загребут при облаве она, конечно, от трудового лагеря не спасёт, но без неё меня ожидает судьба цыгана или еврея. Так же было и в период российской оккупации ― без паспорта человека ожидала Сибирь.

Однажды, когда я пришёл к Стасе отдать деньги за проданные сигареты, она пригласила меня сесть и предложила рюмку водки. Мы выпили «за наше здоровья» и вели беседу о чёрном рынке. Она спросила о моём возрасте и не могла поверить, что мне только восемнадцать, ей казалось что мне за двадцать.

Ausweis. Покаж-ка свой Ausweis, ― вдруг сказала она.

Растерявшись, я хлебнул немного водки.

― Покажи, ― настаивала она.

Если бы не хмель, я бы мог сказать, что оставил Ausweis дома, в другом пиджаке, или придумать другую басню. Но на пьяную голову я рассказал ей о сложившейся ситуации. Неуверенный в её дальнейших действиях, я изучал её лицо, когда она вдруг промолвила:

― А я заметила, что с тобой что-то не то ― ты как-то странно вёл себя, когда приближался немецкий патруль, ― но не могла понять в чём дело.

Она была наблюдателем человеком. В Монтелюпе я должен был стоять по стойке «смирно» и кричать «Auchtung», когда в нашу камеру входил надзиратель. Видя на улице немца в форме, я автоматически становился «смирно». Понял я это совсем недавно.

Она внимательно посмотрела на меня, словно раздумывая, что делать.

― И что ты будешь делать, когда тебя поймают и загонят в вагон для скота в Германию?

Я не знал что ответить.

Она подняла рюмку, встала, подошла ко мне ближе. Её левая рука ласкала кораллы.

Только теперь я заметил, какие острые у неё глаза. Она читала людей, как раскрытую книгу, ей для этого не надо было выбивать правду. Казалось, что она уже что-то придумала, но пока не полностью уверена. Однако вскоре на её лице появилась хитрая улыбка.

― Я тебе помогу, ― сказала она. ― Начальник вспомогательной милиции ― мой друг, он еженедельно навещает меня, когда его жена идёт в церковь. Принеси мне свою фотокарточку и данные ― сам знаешь какие.

Мы выпили ещё по чарке ― на этот раз до дна.

Через две недели я уже имел Ausweis, который был выдан немецкой оккупационной властью. Новая дата моего рождения сделала меня на четыре года старше. Я это сделал, чтобы удовлетворить Стасю.