Михаил Яворский - Поцелуй льва

Каждый из них обращался к нам, мы аплодировали, беря пример со своих учителей-советчиков. Вот это были мастера аплодировать! Они точно знали, когда, как долго и насколько громко это делать. В их аплодисментах, кажется, был какой-то припрятанный сценарий, который я тогда не понимал.

По крайней мере мы и дальше аплодировали ораторам, не понимая ни одного слова, поскольку они говорили по-русски. Сначала это не имело значения, просто как-то удивительно было. Однако волны слепого красноречия бесконечно накатывались на нас и я чувствовал себя так, словно меня куда-то относит, словно я потерялся во тьме, которую время от времени пронизывает маленький луч света. За три часа болтовни я так-сяк уловил суть. Самым главным было то, что сказали Маркс и Энгельс, как Ленин воплотил это в жизнь, а Сталин продолжил. Благодаря им, а в частности Сталину, мы наконец свободны.

Боцва обращалась к нам последней. Она наверно знала, что мы почти не понимаем русского языка. В конце доклада она попросила нашего бывшего учителя перевести нам последнюю часть.

―Я прекрасно понимаю, ― что в условиях буржуазной Польши вы не смогли выучить русский язык. Не волнуйтесь, вскоре вы будете разговаривать на нём лучше, чем на родным. Это природно, ведь русский язык― самый прогрессивный, язык Пушкина, Толстого, Ленина и Сталина. Это язык мирового пролетариата, язык будущего. ― Стокатто её голоса звучало убедительно и соблазнительно. Казалось, она искренне верила в то, о чём говорила.

Когда она окончила, наши учителя-советчики вынудили нас к аплодисментам. Отдельные выкрики наполнили спортзал: «Пусть живёт Октябрьская революция!», «Пусть живёт наш вождь и учитель Иосиф Сталин!» Громоподобные аплодисменты сотрясали стены. Зазвучал Интернационал:

― Он вернулся! ― услыхал я выкрик пани Шебець, когда вошёл на веранду.

― Пан Коваль?

― Да, только что прибыл, ― сказала она и вытерла излишек помады с уголков рта. ― Да, он наконец вернулся. Я приготовлю особый ужин. Мы будем праздновать. Тебя тоже приглашаю.

Её голос дрожал, лицо светилось, ноги на высоких каблуках, казалось, пританцовывали. Если бы я её такой увидел, не зная о приезде пана Коваля, то подумал бы, что она или упилась, или сошла с ума.

Я не удивился, что на ужин позвали и меня. Когда пан Коваль находился дома, она обращалась со мной как с родным сыном, но когда он отсутствовал, я сразу ставал ей чужим. Её отношение ко мне особенно ухудшилось летом этого года. Это был погожий летний день, воскресенье, 55-й день рождения пана Коваля. Мы с ним сидели за столом на веранде, ожидая, когда пани Шебець подаст ужин. На первое у нас был холодный малиновый суп. Я наслаждался малиновым супом ещё живя в Яворе, когда моя мать готовила его летом для гостей.

Когда суп был на столе, пани Шебець присоединилась к нам, а пан Коваль, как обычно, пожелал «приятного аппетита» и я с аппетитом съел первую ложку. Однако, глотая, я ощутил какой-то странный вкус во рту.

― В чём дело, Михась? Думаешь, только твоя мама готовит вкусный суп? ― спросила пани Шебець, заметив как я скривился. К сожалению, я смог ей ответить, только выплюнув суп в тарелку:

― Он имеет привкус мыла!

― У тебя не все дома? ― сурово вытаращилась она на меня, как будто я совершил преступление. И я понял, что приязни мне от неё теперь ждать нечего.

Пан Коваль спас меня, попробовав суп. Он подтвердил, что там есть мыло. Фактически, он выловил хороший кусок в своей тарелке. Как оказалось, суп охлаждался в умывальнике, а мыло упало в него с верхней полочки.

Сегодня, обрадовавшись возвращением пана Коваля, она наверно забыла про этот инцидент. Я был очень благодарен ей за приглашение, потому что с начала занятий я часто ложился спать голодным. Пока что было открыто только несколько бакалейных и хлебных магазинов, и товара там почти не было.

Чтобы что-либо купить необходимо было часами стоять в очередях.

Постучав в двери пана Коваля, я услышал: «Кто там?» Я обозвался. «Подожди. Я уже иду».