Михаил Яворский - Поцелуй льва

Но в один солнечный день всем слухам был положен конец. Внезапно, среди белого дня город заполнили солдаты Красной армии. Вооруженные часовые стояли возле Ратуши, почты, арсеналов, железнодорожных станций, школ, театров, больниц, тюрем. Типографии тоже были взяты под охрану, как мосты и подземные переходы.

Радиоволны вдруг зазвучали традиционной русской музыкой, которую время от времени разбавлял «Интернационал» ― гимн всех трудящихся. Бесконечно повторяли, что благодаря Красной армии мы были освобождены от «буржуазного ига». Отныне мы свободны. Наступило утро светлого будущего.

Кроме новых мелодий, языка, имён, терминологии и радио, в городе появились и новые газеты: «Правда» и «Известия», большого формата, русскоязычные газеты, которые были напечатаны в Москве, и «Советская Украина», меньшего формата, на моём родном языке.

Как и радио, вся пресса объявляла нас вольными и свободными, чем мы благодарны коммунистической партии и её вождю ― «великому Сталину». На первых страницах размещались огромные портреты великого вождя с лучезарной, доброжелательной улыбкой. Ниже ― фотокарточки радостной толпы людей, благодарной за своё освобождение.

Объявления Народного комиссариата внутренних дел провозглашали первые приказы. Завтра все должны были выйти на свою прежнюю работу. Всё оружие и коротковолновые радиоприёмники необходимо было сдать в течении 24 часов. За неподчинение, было написано в объявлениях, будут строго наказывать.

Некоторым старшеклассникам было жаль заканчивать наши милицейские приключения. Мы же с Богданом облегчённо вздохнули, лишившись винтовок. Когда мы их сдавали в бывшем кабинете директора, Богдан спросил: «А твоя игрушка?» Он знал, что у меня есть револьвер, а я знал, что он увлекался латинскими поговорками, поэтому ответил: «Omnia mea mecum portand» [18] Всё своё ношу с собой (лат).

Порядок в школе наводили целую неделю. Мы все старательно работали под руководством школьного уборщика. Ребята делали тяжёлую работу ― носили столы и лавки, а девочки чистили полы, стены, окна. Распространялись слухи, что по непредсказуемой новой системой новым директором школы будет уборщик. Как по мне, он это заслужил, почти всю жизнь скобля полы и туалеты.

Я вошёл в школу в день её официального открытия, переполненный любопытством и смешанными чувствами. Перед войной я всегда боялся пересекать вестибюль ― сверху на лестнице стоял суровый директор и поворачивал обратно тех из нас, у кого была мятая форма, грязный воротничок, или не должным образом прикреплена на левом рукаве синяя нашивка с серебряной окантовкой и номером нашей школы.

Я всё это вспомнил, когда переступил порог школы. А что, если тот бог мести где-то прячется, тайно посматривая на меня? Отлично! Пусть видит, что я не одел ни пиджак, ни галстук, а верхняя пуговица моей рубашки расстёгнута, а штаны помяты. Большинство ребят выглядели так же как я, в отличие от девочек. Так же как и перед войной, на них короткие юбчонки в складку цвета морской волны и выглаженные белые рубашки.

Я, наверное, опоздал, потому что когда зашёл в класс, все повернулись. Они засмеялись, увидев что я не учитель, но быстро замолкли, так как в нескольких шагах сзади меня внезапно появился преподаватель. Я уселся рядом с Богданом, за той же партой, что и до войны. Как и раньше, перед нами сидели две девочки: Нора, которая постоянно скулила, и Соня с «хвостиком», которая играла на мандолине в школьном оркестре.

В напряжённой тишине ожидания мы изучали нового учителя с головы до пят. Не было сомнений, кто он такой. С первого взгляда я узнал в нём «советчика», одного из множества гражданских, которые с недавнего времени начали прибывать из Советского Союза. Они появились, словно ниоткуда, в тот день, когда все общественные здания были взяты под охрану. Их легко было узнать по странной стрижке, мешковатой грубой одежде и тяжёлой поступи. В тёплые дни они единственные носили шапки из искусственного меха и серые ватники. Выглядели они все одинаково.

Войдя в класс, учитель молча смотрел на нас, словно изучая, с удивлением человека, который открыл полностью новый биологический вид. Было ему около тридцати ― коренастый с широким лицом, коротко стриженными волосами и безразличными, холодными, словно стеклянными, глазами. В отличие от наших довоенных учителей, он не имел ни пиджака, ни галстука. В своей чёрной облезлой «рубашке», он больше походил на строителя. Назвался он товарищем Владимиром Максимовичем Смердовым. Отчество для нас звучало удивительно и старомодно ― мы привыкли обращаться по имени и фамилии.