Михаил Яворский - Поцелуй льва

Старшеклассник, которого мы выпустили из поля зрения, появился наверху, на балконе: «Вот, где происходят настоящие события, ― крикнул он. ― Поднимайтесь!»

Мы быстро присоединились к нему. Протолкавшись душной комнатой, заполненной потными мужчинами, которые ворчали и тяжело дышали, мы устроились на подоконнике. Оттуда всё было прекрасно видно.

На софе лежала полуголая женщина с раскинутыми ногами, а на ней какой-то тяжёлый плечистый мужчина. Его задница подскакивала, он что есть мочи порол её, будто хотел расколоть пополам. Женщина то ли от боли, то ли от удовольствия, стонала. Её руки и голова дёргалась, как бы в конвульсиях. Остальные мужчины ободряюще шумели, как болельщики на футболе. Они цедили водку прямо из горлышка и выкрикивали непристойные замечания на всех местных диалектах, смешивая польский, идиш, украинский и немецкий языки.

Некоторые напоминали мне заключенных из тюрьмы Лонцкого.

Вверху на балконе старик наигрывал гармошкой знакомый меланхолический мотив ― «Последнее воскресенье», бешено популярное танго в предвоенной Польше. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Все прикипели взглядами к событиям на софе.

Моё лицо залилось багрянцем, когда я увидел, как тот человек держит своими куцыми толстыми пальцами член, а потом вставляет его в женщину. Не зная как реагировать, я боялся что у меня вылезут или глаза или язык. Но как я ни старался, не мог отвести взгляд от гипнотически пульсирующего движения задниц и ляжек.

Только пронзительный крик вынудил меня оглянуться на бешенного от ненависти незнакомца, который пробивался через толпу.

― Где моя сестра? ― крикнул он, размахивая длинным ружьём с серебряным крестиком, свисающим со ствола.

Теперь повернулись все головы. Только старик и дальше играл себе «Последнее воскресенье» с тем же безразличием, что и теперь.

Силуэт разгневанного стройного незнакомца на фоне заходящего солнца в открытом окне сиял, когда он шагал к софе. С его плеч свободно свисала мешковина, перевязанная в поясе ржавой проволокой. Сумасшедший? В моём воображении промелькнула икона св. Иоанна Блаженного.

Тот, что занимался женщиной, рассматривал вторгшегося с ленивым интересом.

― Прочь от неё! ― приказал незнакомец, показывая на женщину.

― Odpierdolsia от моей курвы!― послышался издевательский ответ, польско-украинским суржиком.

― Она не курва, она моя сестра.

Словно чтобы продемонстрировать своё пренебрежение к незнакомцу, полуголый мужчина опять попробовал взобраться на женщину, но к удивлению, она поднялась и оттолкнула его. Под гром общего хохотанья тот упал на пол.

Встав, он поклялся отомстить. Одел штаны, но перед тем как застегнуть их, вынул из кармана тряпку и не спеша, вытер свой обмякший член. Потом забрал у одного из зрителей бутылку, хлебнул водки и внезапно плюнул незнакомцу между глаз так, что тот аж выпустил ружьё. Оружие поменяло хозяина. Теперь всё было в руках насильника.

― Руки вверх! Кайся, сукин сын, сволочь! Ты знаешь, кто я?! Ты оскорбил начальника Красной милиции.

Незнакомец был невозмутим. Непокорная усмешка на его лице в конец разозлила начальника.

― Кайся! Считаю до трёх!

Опять заиграла меланхолическая гармонь.

― Один!

Все притихли.

― Два!

Гармонь заиграла громче. Куцые пальцы начальника сжали курок. Я закрыл глаза.

― Три!

Я услышал щелчок. Выстрела не было. Опять щелчок, снова ничего…

― Чудо! ― крикнул кто-то.

Начальник с досады швырнул ружьё в незнакомца. Когда оно упало на пол, серебряное распятие слетело со ствола. Я в это время раскрыл глаза и увидел, что женщина встала с софы.

Прикрывая распухшие груди, она схватила ружьё и направила его на начальника.

На моё удивление он рассмеялся ей в глаза, ржал, аж за бока схватился: «Дави! Дави! ― подстёгивал он её, подходя ближе. ― Дави, пока я не взял это проклятое ружьё и не затолкал в твою pizdu».

Когда он сделал ещё один вызывающий шаг, несчастная, затравленная женщина, казалось совсем не знала что сделать. Но когда он протянул руку, наверно, чтобы отвести дуло, она сделала то, что он просил: нажала на курок.

Сражённый неожидаемой пулей, начальник подпрыгнул, раскрыл рот, словно что-то хотел сказать, потом ноги его подкосились. Когда он упал на землю, комната была уже полупустой.

Богдан соскочил с подоконника и отчаянно жестикулировал мне уже от дверей. Опустив глаза, я опрометью кинулся к нему. На обратном пути мне снова попал в глаза написанный толстыми красными буквами лозунг: «Мы были ничем. Мы станем всем!»