Олег Смирнов - Северная корона

Десантники поспрыгивали было с машин, но лейтенант-танкист гаркнул из люка: «По коням!» — и танки выползли на поле. Оно было в снарядных воронках, в раскиданных взрывами рогатках, оплетенных колючкой.

Танки прошли заграждения, перемахнули ров — и вот они, траншеи, опоясывающие опорный пункт. И немцы убегают из них! Не выдерживают наших танков. Но пулемет с площадки бьет, и расчет противотанкового ружья остался.

Взревев моторами, танки наехали на ту траншею, где были немцы, принялись утюжить. Десантники ссыпались с машин, заняли траншею.

Проутюжив, танки ушли за полуразрушенные избы, и сразу же к траншее, чтобы вернуть ее, из блиндажей бросились немцы. Соколов скомандовал:

— Взвод… залпом… пли!

Залпа не получилось, ударили вразброд, тем не менее многих автоматчиков подкосило, немцы повернули назад.

Из-за крайней избы выбежало с десяток немцев, они галдели, оглядывались на бегу: за ними гнался танк; немцы бестолково метались перед траншеей, гурьбой забегали то за бугор, то за блиндажи, танк — за ними. Когда они выскочили из-за блиндажа на ровное место, Соколов выкрикнул команду, и на этот раз залп грохнул дружно…

Часть взвода просочилась в соседнюю траншею, чтобы выкурить остатки фаустников, остальные вели огонь по автоматчикам, поднимавшимся в повторную атаку. Стреляли противотанковые пушки, стреляли фаустники, шли автоматчики — похоже было, что немцы оправились от неожиданности и опорный пункт оставлять не собираются.

Петляя, уклоняясь от снарядов, танк подъехал к площадке, где стояла пушка. Расчет разбежался, лишь заряжающий промешкал, упал, сбитый гусеницей. Танк прошел, припечатал, расплющил пушку, и тут снаряд другой пушки проломил ему борт.

Серый дым вываливал из блокированных, закиданных гранатами блиндажей. Жарко, почти бездымно горели пабы, дровяники.

«Чиф-чиф… чиф-чиф», — по-птичьи пропели пули над ухом, и Сергей обернулся, присмотрелся: стрелял ручной пулеметчик. Из кустарника. Пулеметчик был близко, гранатой достанешь. Сергей размахнулся, швырнул. И вторую гранату он мотнул в кусты, в фаустника, ладившего свой патрон под мышкой для стрельбы.

Бросая гранаты, Сергей приподнимался, разглядывал: попал ли? Он был сдержан, совсем не волновался, впервые у него так в бою. Почему так? С чего? Не поймешь. Но спокоен, будто не стреляют вокруг. Малость какого-то замороженный. Это хорошо — хладнокровие в бою.

Прихромал Соколов — снял каску, осмотрел вмятину от осколка, надел. Санинструктор спросил:

— Товарищ лейтенант, что с ногой? В моей помощи не нуждаетесь?

— Спрыгивал с танка, оступился… А нуждаюсь в одном — чтоб ты не отвлекал меня пустяковыми вопросами. Сабиров!

— Я, товарищ лейтенант!

— Сабиров! Мы оторвались от танков. Выдвигайся с отделением, дуй в хутор. Охраняй танки от орудий и от фаустников.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант!

— Фаустников на мушку, артиллерийские расчеты на мушку, не давай выкатывать на прямую наводку!

Соколов ушел, опираясь на срезанную санинструктором палку.

Сабиров собрал солдат, указал направление, ориентиры, скомандовал:

— Отделение, вперед! — И вылез из траншеи, и, развернув отделение в цепь, побежал вместе с солдатами к хуторку — смуглый, будто подкопченный, топча длинными ногами стлавшуюся конской гривой траву. Минутой позже он обернулся: — Пошто отстаешь, Куриц… — и не докончил, свалился замертво. Курицын вскрикнул:

— Сержанта убило!

Солдаты попадали, кто пополз вперед, кто к Сабирову. А к Сабирову должен ползти санитар — никто больше. А отделение должно выполнять боевую задачу — с новым командиром. И Сергей встал, взмахнул оружием и закричал, заикаясь и растягивая слова:

— Отде-ле-ние! Бе-ру ко-ман-дова-ние на се-бя! Слушай мою ко-ман-ду: вста-ать, впе-ред!

Он проследил, чтобы все поднялись, и побежал перед цепью.

А сержант Сабиров умер сразу. С пробитыми легкими и сердцем, он лежал лицом вперед, обнимая почти черными руками землю, как подушку, и прижимаясь к ней щекою, как к подушке, и по щеке, как сладкая сонная слюна, бороздилась струйка крови.

И ни санитар, ни Сергей, и никто в отделении не ведал: в те секунды, когда Сабирова прошила очередь — именно в те секунды, — в ферганском кишлаке его мать, старая узбечка, показывала его невесте Гюльчахре письмо от сына: письмо пришло, — значит, Абдулла жив!

Отделение добралось до окраины хуторка, задами перебежало к улочке, где из-за разрушенной каменной ограды танк стрелял по огневым позициям противотанковых пушек, а второй — шел по улице и стрелял по амбразурам дзотов, по скоплению пехоты в лощине. Сергей приказал отделению залечь, наблюдать, не появятся ли фаустника, и здесь словно заново понял: Сабиров убит. Убит Сабиров, сержант, длинноногий парень, который любил невесту и русские песни. Хлопок сравнивал со снегом, хотел выучиться на агронома, а пока воевал и других учил воевать. И еще он всегда садился, скрестив ноги, и еще он говорил; «пошто» и «Пахомыч». Сабирыч!