Олег Смирнов - Северная корона

— Не скажи! Спорт — мировецкая штуковина. Утречком спроворишь зарядку — и на сутки самочувствие. Кровообращение, обмен веществ и… вообще бодрость… От спорта сила, выносливость…

— У меня силенки хватает, — прервал Пощалыгин и снова показал кулачище. — Стукну фрица — и копыта вверх. Не от спорта это, от работы. Я кем работал? Слесарь на паровозоремонтном. Слыхал Читу? Ну то-то… Заготовки понянчишь с год — и силенка появится.

— Не скажи! Спорт тоже развивает. Поднятие тяжестей… Или, к примеру, борьба. Или городки.

— Ты-то чем занимался? Борьбой?

— Шахматами. Четвертый разряд имел.

— Шахматами? Какая же это физкультура? Это ж умственное…

— Не скажи!

— Все одно — баловство это, — продолжил Пощалыгин. — От несурьезной жизни такое у тебя… Ты до армии где работал?

— Ну, в Иркутске, в школе.

— Учитель?

— Завхоз.

— Завхоз? То-то и оно-то. А поставь тебя на сурьезную работу, не задурил бы: гири подымать, городки расшвыривать, шах и мат там всякий… Я, бывало, как вколю за смену, так не до физкультуры и спорта — скорей на постель, отлеживаться. А уж ежели выпадет свободный часик — в пивной с дружками покалякать.

— Алкоголь вредит организму, — сказал Петров. — Физкультурники не употребляют.

— И ты не употребляешь?

— И я.

Пощалыгин с минуту приглядывался к Петрову, прикидывал: «Завести дружбу или шугануть? С непьющим полезно завести дружбу, но до холодов, когда начнут выдавать водку, еще далеко. А трофейный выпивон мы как-нибудь сами раздобудем. Стало быть, игра не стоит свечек. Нужно шугануть». Пощалыгин сказал:

— Закаляешься, закаляешься, берегешь здоровье, а завтра бац — и нету в наличии рядового Петрова Юлиана. На кой же хрен твоя закалка?

— А это бабушка надвое сказала. Кого убьют, кого нет.

— Ну вот что, мамин сын, чтоб я больше не видал, как ты закаляешься. Не мозоль глаза. На фронте люди сурьезным заняты — воюют, а ты — закалку…

— Не только я закаляюсь. Сержант Сабиров тоже… Это был довод, против которого не попрешь. Точняком, сержант тоже плескается, голопузый. И парторг Быков заряжается: вдох — выдох. Чтобы оставить поле битвы за собой, Пощалыгин сказал: «Балованный ты, паря» — и отошел, стараясь не слушать того, что говорил ему вдогонку Петров.

Они препирались и в танковом десанте, ибо на танке очутились рядышком, по правую сторону башни. Пощалыгин сказал:

— Ф-ФУ, и на нашей улице праздник! Не пехом пехаем — технику оседлали. Красота!

Петров сказал:

— Ликуешь, ума палата? Танк — наиподходящая мишень, противотанковая жмякнет прямой наводкой…

Сергей, устраиваясь на танке, стукнулся о броню. Он помял локоть — синяк будет наверняка, — в сердцах сказал, растягивая слова:

— Замолчите, великие умники.

Пощалыгин, уязвленный тем, что Сергей не поддержал его, спросил:

— Сергуня, своих не узнаешь?

— Тебя, Пощалыгин, иной раз и родная мать не признает, — сказал Петров.

На некоторое время спорщики умолкли. Потом Пощалыгин сказал:

— И почему это именно наш взвод посадили на танки?

— Про то начальство знает, оно газеты читает, — отозвался мигом Петров.

— Заладил, попка!

— Это ты заладил и сам ты попугай!

— Лаешься? Лайся, лайся. Но гляди, как бы ветерочком встречным с танка не сдуло. Закаляешься, а дохлый, чихаешь. На яме треханет — вылетишь. Держись уж за меня, чемпиён!

— Обойдемся без твоих услуг.

— Пустозвоны! — сказал Сергей. — Как вам не надоело?

— Сергуня, молчок!

Но Сергея поддержал Сабиров:

— Отставить! В бой идем.

Он бросил это через плечо, как бы между прочим, по спор пресекся.

Танки заурчали, захлопали отработанными газами, качнулись.

Озерко оставалось сбоку и сзади, кружилось, словно видимое из вагонного окна. Танк подминал деревца, плюхался в ямы с водой. Прижимайся плотней к броне — не то хлестанет веткой или сорвешься.

Танк покачивался, будто катер на морской волне. Катер? Было: летние каникулы, перистый закат, прогулочный катерок «Гомер», по мачты набитый экскурсантами. Справа — пляжи, дома, сады Геленджика, слева — открытое море, оттуда накатывают зелено-синие волны, шлепают о борт и корму. Брызги радужно сыплются, и мама, отряхивая сарафанчик, радостно визжит, и отец, молодой, загорелый, в тенниске, похожий не на учителя, а на ученика, хохочет…

Было. Давно. Зачем вспоминать? Замечтаешься — слетишь на землю, под гусеницы соседней «тридцатьчетверки».

Танки выбрались на просеку, с просеки снова свернули в чащу, из чащи — на опушку, и с опушки отчетливо услышалась артиллерийская стрельба и отчетливо увиделся опорный пункт, которым надлежало овладеть, — хуторок с куцыми улицами, с избами, полуразобранными на блиндажи, с полусожженными сараями и целехонькими колодезными срубами у дворов.