Олег Смирнов - Северная корона

Такие же разрывы вырастали и между танками — шедшие сперва тупым углом вперед, они сломали строй, увертливо пошли зигзагами. Все же головной танк подставил борт, и тут же борт проломило снарядом, другой снаряд сорвал гусеницу. Танк вздрогнул и закрутился на месте, почему-то напомнив Сергею рака с перебитой клешней. Ага, схлопотал, покрутись, покрутись, покажем вам, где раки зимуют! Клубы пламени и дыма валили из машины, зализывая крест на броне.

И второй танк схлопотал свое — бронебойщики подожгли его топливный бак. Машина маслянисто вспыхнула, обволоклась дымом, и водитель, видимо потеряв ориентировку, ринулся влево, сослепу врезал в соседнюю машину.

— Давай, давай! — заорал Сергей и осекся, услыхав свой вопль. И тут только заметил, что все ведут огонь по автоматчикам. И, прильнув к винтовке, стал стрелять по снующим меж танков фигурам.

В траншею спрыгнуло несколько тяжело дышащих человек: радист — рация на горбе, автоматчики, связист с катушкой. Среди них — капитан Наймушин: усмешливый, усики топорщатся. Отдышавшись, он вскинул подбородок:

— Как обстановочка, Чередовский? — И не слушая ответа: — Здесь мой новый КП! Сейчас свяжусь с Муравьевым, пусть перебирается сюда… Следовательно, тебе надо искать другое место. Где-то в районе третьей траншеи!

— И я так думаю. — Чередовский сдержан, невозмутим.

— Ты не думай, ты действуй! Орлов хмуровато сказал:

— М-да! И действуя, надо думать.

— А, комиссар! Воодушевляешь массы?

— Это ж моя обязанность — воодушевлять.

— Ну-ну…

Вблизи жахнул разрыв, все пригнулись, лишь комбат не втянул голову, усмешливо приказывал радисту:

— Вызывай, Муравьева…

«Смелый» — подумал Сергей. Он дослал патрон в патронник, выстрелил и чуть опять не заорал от радости: ближний к траншее танк получил снаряд под башню, завертелся волчком, затем по-собачьи прополз на брюхе и остановился. Остальные машины начали разворачиваться и — назад. Автоматчики, как привязанные, — за ними. Из-за траншеи, из-за бугра, урча, стреляя с ходу, подоспели наши танки — КВ и Т-34.

— Рота! — прокричал Чередований. — За танками!

Выбрались из траншеи, побежали. Но догнать «кавэшки» и «тридцатьчетверки» было невозможно, разрыв увеличивался, совсем отстали, пошли ускоренным шагом.

Пекло солнце, будто покалывало лучами, пот капельками висел на ресницах, на кончике носа, стекал за шиворот, впитывался в белье, в портянки, казалось: в сапогах хлюпает от пота. Сквозь запахи пороха и дыма пробивался острый, тревожный дух полыни, хлеставшей по ногам. А ноги устали — вот как, еле волочишь.

Пальба вроде бы поутихла. Вдали взревывали танковые моторы, над полем боя барражировали «Яковлевы» и «лавочкины», охраняя наши войска от налетов. Спасибо, «ястребки», с вами спокойнее!

Перед третьей траншеей угостил фланкирующий пулемет, заставил поплюхатъся наземь: разрывные пули ударялись о грунт, о ветки, лопались, словно почки. Пулемет стегал с левого фланга, из уцелевшего дзота. Полковое орудие ослепило дзот дымовыми снарядами.

Траншея была проутюжена нашими танками, порушена бомбами и снарядами, вывороченные блиндажные бревна в местах излома белели сломанной костью. За траншеей роту накрыло минометным огнем, из-под него выбрались броском. Пока с минометной батареей, что на опушке рощи, разделывались полковые минометы, пехота двинула по перепаханному воронками лугу: трава вокруг воронок, припаленная, полегла, точно отшатнулась. А когда-то смоленскую землю пахали плугом, а когда-то смоленскую траву косили косой…

Жара все нестерпимей — солнце в зените. Там, где нет дыма, небо синее-синее. И под цвет ему васильки у обочины: они будто небесные капли, упавшие на землю. Странно: каких-нибудь полчаса назад на эти васильки смотрели немцы, теперь смотрим мы. Мы смотрим на эти васильки!

Бой как бы распался на части: где гремит вовсю, где гремит послабее, а здесь — совсем тихо, немцы отошли, и Чередовский, выслав дозоры, сворачивает роту в колонну. Он командует: «Шире шаг!» — и ну отмеривать длинными ногами-ходулями. Проселок, изрезанный траками наших танков, желто, глухо пылит. Пыль поскрипывает на зубах, запорашивает обувь, одежду, лица; васильки от нее тускнеют.

Ботинки — пудовые. Загребают пылищу. Горло пересохло. Жажда прямо-таки скребет горло. В желудке урчит от пустоты. И в голове пусто, пожалуй, единственная мыслишка в ней: когда подъедет кухня, выпить бы холодного чайку, подкрепиться супцом! Впрочем, еще копошатся мысли: сколько до второй оборонительной позиции, лейтенант Соколов предполагает — километра три, будут ли немцы там контратаковать?