Олег Смирнов - Северная корона

Сергей глядел на его беззвучно кричащий рот и думал: «Тут и оглохнуть недолго». У Сергея еще туго звенело в ушах, когда ракеты прочертили в дымном воздухе малиновые дуги. Не отстать бы, не оторваться от Пощалыгина!

Сергей бежал с винтовкой по затравеневшему полю, и в нем все время что-то смещалось. То возникала пронизывающая ясность: это я, Сергей Пахомцев, в цепи, это мои ботинки мнут траву и цветы, это мое сердце колотится у горла, это я обогнал Сидоркина с большим вещмешком на горбе, это меня обогнал Захарьев — пулемет на шее, на ремне, колени высоко вскидывает: конек-горбунок. То ясность размывалась, он будто растворялся, это уже не он, а кто-то иной, и тогда никто из товарищей не узнается, ничего не видится, кроме вздымающихся впереди, у немцев, столбов земли и размочаленных кусков блиндажных бревен, и оттуда, от немцев, охлестывает парным, пепелящим ветром, охлестывает кого-то бегущего к дымному солнцу — не Сергея Пахомцева.

Сознание прояснилось у прохода в проволочном заграждении, где Сергей с разбегу натолкнулся на Пощалыгина. Пощалыгин ощерился: «Чего, Телок, пихаешься, не видишь, проход узкий?» Ощутив плечом чужое живое тело, Сергей сказал себе: «Ничего со мной не будет». И с непостижимой быстротой уверяясь в том и оттого успокаиваясь, повторил: «Ничего не будет».

Теперь он воспринимал все так, как оно и было на самом деле.

Гул выстрелов и разрывов то крепнет, то опадает. И в наших боевых порядках рвутся снаряды, посвистывают пули: оживают уцелевшие огневые точки противника.

— Не задерживай! — Лейтенант Соколов призывно машет автоматом.

За колючей проволокой уже наши: Захарьев, Сабиров, Пощалыгин… Скорей и я туда!

— Не бери влево, там заминировано! — кричит Соколов и легкими, невесомыми прыжками бежит к немецкой траншее. Из нее, полузасыпанной, высовываются несколько немцев, стреляют длинными автоматными очередями. Второй ряд проволочных заграждений. Где проход? Не видать. Руби проволоку лопатками, разводи в сторону! Вражеская мина падает неподалеку, взрывом вырывает кусок земли, кто-то режуще, по-заячьи вскрикивает, кто-то падает на проволоку и остается висеть на ней, кто-то ползет по-пластунски.

— Гранаты к бою! — кричит Сабиров.

Сергей нащупывает на поясе ребристый корпус гранаты, зажимает рукоятку в кулаке. Справа и слева швыряют гранаты, и он, размахнувшись, швыряет свою. Немцы юркают. Взрывы. Вопли.

— Ура-а-а! — И, поперхнувшись собственным криком, Сергей спрыгивает в траншею на чью-то грудь, еще секунду назад дышавшую, соскакивает с нее, спотыкаясь о другой труп, озирается. На дне и у стенок траншеи — мертвецы в запорошенных землей, изорванных осколками мундирах, немец с развороченным животом ползает, стонет, второй немец убегает за поворот, за ним гонится наш боец.

И Сергей туда же.

За изгибом другой изгиб — и вдруг из подбрустверного блиндажа выскочил немец, дважды выстрелил в Сергея из парабеллума.

Пуля чиркнула о каску. Сергей вскинул винтовку, отдача толкнула в плечо, немец упал, и только после этого Сергей услыхал свой выстрел. Убил? Ранил?

Немец валялся на спине, откинув руки, словно потягивался после сна.

Сергей стоял над трупом, опершись о винтовку, и руки у него устало тряслись. Усталость подползала и к ногам, и к пояснице, и к спине.

— Любуешься, Пахомцев? Есть на что полюбоваться! Сергей оглянулся. Захарьев — лицо дикое, счастливое,

ноздри раздуваются. Сергей сказал:

— Мой первый фашист…

— Поздравляю! Уничтожай их и дальше, как бешеных собак! Их еще немало живых! Давай к дзотам!

Захарьев поправил пулеметный ремень и побежал.

С сухим шуршанием проносились снаряды, били по второй линии вражеских траншей. Между разрывами снарядов вклинилась пулеметная дробь. Натужно прогудели самолеты — не поймешь чьи. В ходе сообщения — стрельба, выкрики, покрывающий все сиплый бас Соколова:

— Первый взвод, к головному дзоту!

Бежать не было сил. Пот застилал глаза, грязными струйками тек за уши и по щекам. Еле волоча ноги, Сергей нагнал своих у развилки: ребята шумно дышали, шумно топали, бряцали оружием. Рубинчик приотстал, перематывал обмотку:

— Развязалась, проклятая. В самой неподходящей ситуации…

Пощалыгин заорал:

— Сергуня, целый? Вали сюды!

— Заткнись, Пощалыгин, — сказал Сабиров. — Слушай лейтенанта.