Олег Смирнов - Северная корона

Менке сидит, развалившись в плюшевом кресле, притащенном из поселка, и живот у него такой, как будто он проглотил футбольный мяч.

— На меня война отрицательно подействовала, — говорит Шульц.

— Ты что же, против войны? — спрашивает Менке.

— Не против… Просто нервные переживания подействовали. — Шульц отхлебывает прямо из бутылки.

Унтер-офицер Вагнер смеется резко, отрывисто.

— Ты сволочь, Шульц. Тебя надо… кх! — Вагнер наводит указательный палец на Шульца, словно стреляет. Он может не только пальцем выстрелить…

В углу Йост и Краммер шлепают картами. Щеки Йоста в рыжей щетине, никто еще не видел его выбритым, он пьет и закусывает чесноком, и от него воняет смесью чеснока и одеколона. Краммер — в одних трусах, с тонкими волосатыми ручками и ножками, но с брюшком. И поэтому очень похож на паука. Йост накрывает своей картой карту Краммера и говорит:

— В отпуск надо было отправить не Шульца, а меня.

— Тебя, вонючий козел? Кх! — Палец Вагнера, как пистолетный ствол, нацеливается на Йоста.

— Клянусь честью, это забавно, — говорит Менке и оглядывает Йоста. — По-твоему, командование с отпусками ошибается, да?

Один глаз у Менке нормальный, во втором зрачок расширен, и от этого становится не по себе. Йост бормочет:

— Почему ошибается? Я не обсуждаю действия командования.

— Он обсуждает действия Шульца, — говорит Краммер. — Бери, Йост, карту. И не жульничай.

За другим, пустым столом на отшибе — обер-ефрейтор Белецки. Он мрачен, угрюм. В левой руке — кружка с ромом, в правой — ниточка, к которой за лапку привязан навозный жук. Белецки отпускает нитку, жук ковыляет прочь, Белецки кланяется, прикладывается к кружке: «С отъездом!», затем подтягивает жука к себе, кланяется: «С приездом». И пьет из кружки, и снова отпускает нитку, и снова притягивает жука. Смотрит Белецки на жука трезвым взглядом очень пьяного человека, который хочет выглядеть трезвым.

Старик Вилли Хюбер достает из брюк губную гармонику, очищает ее от хлебных крошек, продувает. Пиликнув, говорит:

— Когда я выпью, я крепко сплю и вижу сон: я молодой, правлю рысаками в серых яблоках. В молодости я был кучером у барона фон Тинлица…

— До тотальной мобилизации? — спрашивает Дидерихс и приоткрывает рот.

— Лет за тридцать пять до нее. Менке поворачивается к Дидерихсу:

— А как ты относишься к тотальной мобилизации? Не считаешь ли ты, что это бесполезная затея?

— А как к ней относишься ты?

— Я спрашиваю тебя.

— А я тебя.

У Менке зрачок расширяется до предела, а другой остается маленькой сверлящей точкой. Но Менке улыбается, хлопает Дидерихса по плечу:

— Давай, Отто, чокнемся и выпьем. А поговорить откровенно мы еще успеем.

Пьяный галдеж, пьяная перепалка, пьяный смех. «Неважно стало с дисциплинкой, — думает Циммерман, — и это в немецкой армии! И командира роты не боимся. Впрочем, обер-лейтенант вряд, ли заглянет, и он сейчас пьет: Менке преподнес ему пять бутылок. И фельдфебель не заглянет: ему от Менке досталось три бутылки. А если русские начнут наступать? Или разведку пришлют? Разведка — это хорошо. Сколько раз я надеялся таким образом попасть к русским! Других утаскивали, меня — миновало… А сколько раз на земляных работах я пытался заполучить то, что среди солдат называется «выстрел на родину»: роешь траншею и, выбрасывая землю повыше и подальше, выставляешь руку с лопатой — может, прихватит русская пуля; других прихватывала, меня — нет. Ну да есть выход, нужно лишь обдумать как следует».

Он пьет, видит красные, как бы расплывшиеся от выпитого лица товарищей, слышит их заплетающиеся голоса и ничего, кроме отчужденности, не испытывает к ним. Будто это и не товарищи, будто они уже сами по себе, а он сам но себе. Один в целой вселенной…

Вопрос Менке отвлекает его от этих мыслей:

— Адольф, почему ты не принимаешь участия в разговоре?

— Голова трещит.

Йост хохочет:

— Она должна трещать наутро, с перепоя! А у тебя — уже сейчас!

Менке спрашивает:

— Как ты, Адольф, относишься к тотальной мобилизации?

— Никак, — говорит Циммерман и думает: «Чего мне бояться, мне наплевать на все».

— Как это — никак?

— А вот так! Наплевать мне на все, в том числе и на тотальную мобилизацию.

— Забавно!

— И вообще, отвяжись, Менке.

— Отвяжусь, отвяжусь. Но забавно, клянусь честью! Чокнемся и выпьем! За откровенность между друзьями!

Доноси, доноси, ретивый иуда. Через сутки я не увижу твою елейную харю и живот, как мяч. Любопытно, что ты скажешь, когда узнаешь о моем уходе? Замычишь с досады, будешь локти кусать, нагоняй получишь: прошляпил, не донес вовремя. А Вагнер рявкнет: «Эту сволочь давно надо было шлепнуть!» А картежники Йост и Краммер пошарят в моих вещичках, прикарманят, что поценнее. Дидерихс приоткроет рот и не удивится. Белецки угрюмо нахмурится: он бы и сам перебежал, да опасается за семью, а у меня семьи нет. Тотальпик Вилли Хюбер мысленно помянет меня добром, поплачет в подушку, он старик чувствительный.