Владимир Возовиков - Осенний жаворонок

Батурин скомандовал колонне разворот и огонь. Приказал Шарунову немедленно перевернуть фронт роты и атаковать во фланг появившиеся танки, которые могли быть и не одни.

Командиры экипажей, хватаясь за переключатели связи, изумленно оглядывались, еще не успев понять, что бой уже начался здесь, во втором эшелоне батальона. Но они выполняли команду Батурина — машины разворачивались, люки распахивались, выпуская бойцов, — это сейчас было главным. В открытом столкновении боевые машины пехоты недолго выдержат против танков, но им и не надо долго. Только бы успели реактивные снаряды сорваться с их башен до того, как танковые снаряды ударят в броню. Только бы гранатометчики успели покинуть десантные отделения, прирасти к земле, приготовить к бою свое оружие. Только бы Шарунов не промедлил лишней минуты…

Если бы мог — в эти секунды Батурин роздал бы себя по частям наводчикам-операторам, гранатометчикам и механикам-водителям, от которых теперь все зависело. Но он роздал им себя раньше…

Еще до того как с обеих сторон сверкнули выстрелы, в ушах Батурина достиг предела вибрирующий рев железных трасс. Теперь они сближались, пока не сошлись в пылающий фокус, и этот грозный перекресток смертей блуждал совсем близко, что-то выискивая. Уж не приманивал ли его разгорающийся колючий жарок в груди Батурина, как, бывало, фронтовыми ночами неосторожно зажженный огонек приманивал пули снайперов? И вся броня батальона с приданными ему силами не защитит комбата, когда огонь ведется по нему из недостижимой дали, откуда однажды прилетела та самая трасса, что опалила сердце неисцелимой болью. Вот если бы снова рядом встал он, его первый командир, отодвинув время, и заслонил своего бывшего автоматчика броней тридцатьчетверки, холодной и шероховатой, как чешуя древнего ящера… Далеко его первый комбат, и нет оттуда дорог…

Знакомо простучало вблизи, осыпая солнечный дождь, алый клочок метнулся в глазах, но Батурин не успел его узнать — пылающий перекресток трасс нашел, что искал в оголенном пространстве. Колючий жарок в груди вырос в целый костер, и боли не стало.

Тогда Батурин отчетливо увидел бой со стороны. Его гранатометчики, припадая к земле, вели частый прицельный огонь. А во фланг атакующей группе «противника» по голому отлогому склону лощины танцующей линией шли стройные танки, и пламя выстрелов беззвучно срывалось с их длинных стволов. Он узнал их сразу. Только тридцатьчетверки умели ходить в атаки таким танцующим шагом…

— Ты все-таки пришел…

Командир отряда откуда-то из пространства наклонился к Батурину бронзовым лицом.

— А я не уходил. Ты это лучше знаешь. Ведь это зависело от тебя, чтобы я оставался рядом. — Нет, он не совсем похож на Шарунова. Может быть, потому, что Шарунов старше. — Но… против того, что пришло оттуда, я тоже бессилен. Война и время…

— Но откуда ты? Где ты теперь? Тот удивленно качнул тяжелой головой.

— Где же мне быть? Всё там, на войне. На той и на этой войне за жизнь, против войн… В вашем передовом отряде уже все… Ты последний. Но, признаться, мы тебя еще не ждали. Ты был много моложе других. Оставшихся.

— Где вы сейчас? — громко спросил Батурин, чего-то вдруг не понимая, и голос его одиноко разнесся в незнакомом пространстве.

— Мы? Всюду. Вернее там, где нужны им. Там, куда они позовут.

— Кто они?

— Они? Живые.

— Живые, — повторил Батурин, с усилием приближаясь к необъятному смыслу этого слова. Казалось, он схватит всю громадность его значения, если сейчас услышит голоса своих солдат и командиров, продолжающих бой в солнечно-дымном поле. Но бой шел в полном безмолвии.

Первым звуком, который вновь связал его с тем отодвинувшимся, невообразимо сложным, из чего еще недавно состоял Батурин, но без чего он мог уже обойтись, оказался голос жаворонка. В неземную тишину, огромную, как сентябрьское небо, потек, извиваясь, серебряный ручеек, и по нему Батурин еще мог вернуться куда-то в незабытое и совсем близкое, но этого было уже не нужно — он знал.

— Поет, — сказал командир отряда своим бронзовым голосом. — Значит, выросли птенцы… Пора нам, комбат. Здесь бой окончен. А там зовут…

— Где зовут?!

— Там…

Батурин вдруг увидел незнакомую высоту, на которую молодые солдаты несли сквозь выстрелы красный флаг.

— Мы будем там, под флагом…

И понял Батурин: главное остается. Главное — это чтобы они, живые, умели выигрывать каждый бой.

Схватка с внезапно появившимися танками «противника» оказалась настолько быстрой, что лишь с последним выстрелом люди поняли, что произошло и чем все могло кончиться. И, поняв, удивились самим себе. Уж теперь-то наверняка прижимистый на похвалу батя не поскупится на доброе слово. Начальник штаба возвратил роту Шарунова в первый эшелон, где бой перешел в позиционный. Батальону приказано было удерживать захваченный рубеж, тылы оставить на месте, — значит, его вот-вот отведут во второй эшелон полка. Батурин помалкивал, работал на прием, и начальник штаба считал его молчание добрым для себя знаком. Пока начальник молчит, помощник его, значит, действует, как надо. Мотострелки возвращались к машинам, рота Шарунова, не сделав ни выстрела, разворачивалась на дальнем гребне. Обошлись без нее — помог Полухин. Увидев, какая беда нежданно свалилась на соседа, он немедленно бросил в бой танковую роту из своего резерва — ее-то атаку видел Батурин в последний момент. Полухин сам примчался на фланг батуринского батальона в конце боя, высунувшись из машины, задорно крикнул начальнику штаба: