Владимир Возовиков - Осенний жаворонок

Командир полка одобрил его решение — одновременно бросить через реку две мотострелковые роты, прикрыв их огнем поддерживающей артиллерии и приданных танков, причем: ротой Шарунова — сковать опорный пункт на направлении атаки, другой ротой — наступать в обход опорного пункта, по низине, перехватывая вероятный путь выдвижения резерва «противника», свой сильный резерв — держать на берегу, чтобы с его помощью быстро развить успех, а в случае неудачной атаки — поддержать первый эшелон батальона.

«О неудачах забудьте думать! — остерег командир полка. — Вас за глаза обеспечили танками, на вас будет непрерывно работать артиллерия, включая реактивную, обещают поддержать и вертолетами. И правый сосед ваш, Полухин, наступает не меньшими силами. Опорный пункт, считай, на двоих». «Сосед, конечно, надежный, — согласился Батурин. — За обещанный огонек спасибо, а вот танки нельзя будет пускать через реку, пока хоть малюсенького плацдарма не захватим. Этого-то ничем не возместишь». «А вы захватите, да побыстрее!» — отрезал комполка.

Коротко и резонно. Принял решение — выполняй, не оглядываясь, не ища загодя оправданий возможной неудачи. По опыту знал Батурин: хуже всего — когда идешь в бой, а в душе мелкая суета: повезет или не повезет, так ли задумал, как надо, не просчитался ли в своих возможностях? Поэтому и командиру ответил коротко: «Есть, захватить побыстрее!»

…Батурин поднялся над люком, глотая ветер, пахнущий сухой листвой и свежей соломой, вызывающий в памяти столько дорогих картин. Сейчас отчетливо всплыла одна. С женой приехали к младшему сыну. Он привел их на свое опытное поле, но вместо похвал мать рассыпала упреки за какие-то «мягкие сорта». Сын уперся, стоял на своем, доказывая, что сорта эти бывают не так уж плохи, а дорогие сердцу его матери «твердые сорта», хотя и хороши, да страдают в здешнем краю болезнями и «через-зерницей». Батурин слушал, посмеиваясь и не слишком вдаваясь в их спор, дипломатично уклоняясь от поддержки какой-либо стороны, любовался просторным золотеющим полем и понимал, что сын его счастлив. И немножко завидовал ему…

Сейчас Батурин почувствовал вдруг: жена проснулась именно в эту минуту, с какой-то своей тревогой лежит в темноте, ловя каждый звук на улице и в подъезде — ведь он так часто возвращается с учений на рассвете. «Спи, Наталья Сергеевна, спи. Последний бой твоего Батурина не самый трудный из тех, что он пережил».

Еще черно в полях, лишь серой полоской обозначен восток, и, кажется, от этой разрастающейся проталины стремительно убегают машины — скорее, скорее во тьму, от недоброго глаза. Но и там, куда бегут они, спасительной тьмы уже нет: бродят по горизонту бледные дрожащие сполохи — там завязали бой войска охранения, оттесняя за реку передовые подразделения «противника», прощупывая его оборону, притягивая к себе внимание, заставляя открыться в запальчивости боя, а при случае — чем черт не шутит! — и перескочить реку, зацепиться за берег, засесть там упрямой занозой.

Внезапно сквозь моторный гул и гусеничный грохот пробился грозовой раскат реактивных двигателей, и справа, за черными перелесками, полыхнуло большим огнем. «У Полухина?.. Штурмуют походную колонну?»

В отблесках далекого пламени Батурин увидел свои машины. В сердце знакомо припекло, он даже плечом прижался к броне, словно ледяной металл мог остудить разрастающийся колючий жарок в груди. И жарок притух, остался словно бы один лучик, тоненькая накаленная игла; она изредка пошевеливала кончиком в такт машине, качающейся на ухабах…

Неужто в последний момент батальон обнаружат на марше? Так удачно прошли маршрут, обидно будет. Скоро начнутся густые приречные рощи, и хотелось поторопить головную роту, но стоит одной радиостанции подать голос — жди гостей. Небось опять сорвался этот торопыга Полухин, выскочил в эфир, поучая кого-нибудь из ротных командиров, — и вот она, расплата огнем с неба. Как бы на соседей не навел беду — сейчас «противник» начнет шарить по округе всей электроникой.

Угрожающе пошевеливала кончиком накаленная игла; теперь бы на мягкий диван прилечь, сомкнуть глаза, от всего отрешиться — она, глядишь, остыла бы, затаилась надолго… Ведь и друзья, и начальники, и жена родимая не раз намекали о том мягком диване — все сроки переходил, все льготы выслужил, а в этом ли дело!..

Надвигались спасительные рощи, когда накатила новая грозовая волна — невидимые, низко прошли над колонной истребители-бомбардировщики. Свои!.. Батурин глубоко вздохнул, и чья-то уверенная рука осторожно и медленно-медленно вынула из груди остывающую иглу…