Бэзил Дэвидсон - ОПЕРАЦИЯ «АНДРАШИ»

«Там, мой друг, вы станете толстым и веселым».

«Поймите же, мне не нужно…»

Но Марко только нетерпеливо махнул рукой и загремел, отметая всякие возражения:

«Знаю. Я знаю. Мы вас проверили. Мы разговаривали с вами, слушали вас. — Внезапно светлые глаза Марко заискрились, он торжественно прошел через комнату и обнял его. — Мы решили, что можем вам доверять».

Даже и сейчас он ощущал захлестнувшую его тогда волну гнева и смущения. Ему не нужно было их одобрение. И он сказал как мог суше:

«Я подчиняюсь только приказам моего начальника, вам это известно?»

«Само собой. Но тут наша страна. И мы не можем позволить себе проявить безответственность. Стоит немцам узнать, что вы находитесь на Плаве Горе, и они начнут вас разыскивать. И если найдут… — Марко вскинул руки, хлопнул себя по тощим бедрам, захохотал и докончил совсем мирным тоном: — Как видите, не очень-то все это просто».

Вероятно, ему следовало бы сразу заявить о своей полной независимости, чтобы все стало ясно, но он ничего подобного не сделал. Теперь он уже не помнил почему. И больше не считал, что это так уж важно. Дело было в том, что человек, которого звали Марко, стал его другом, — почти другом. Ну а теперь… теперь они завершат операцию — он и Марко. Доведут ее до конца. Одну из величайших операций такого рода. И одну из благороднейших.

К тому же Марко оказался очень полезным человеком. Вот, например, вопрос о лошадях. В этом горном краю каждая лошадь была на счету, и Уильямс наотрез отказался попросить хотя бы одну. Но Марко на второй же день раздобыл целых трех лошадей у командующего бригадой, который заявил было, что не имеет права распоряжаться ими по своему усмотрению. Однако Марко убедил его, что такое право у него есть. Что тогда сказал Блейден? «Оно правильно говорится, что все люди свободны. До тех пор, пока делают то, что им велят». Цинизм бывалого солдата — вот в чем беда Блейдена.

Они спустились с гор и поехали на север, совершая длинные переходы от одного партизанского отряда до другого. Потом ехать верхом стало опасно, и они пешком пробирались между вражескими патрулями. Они шли ночью. И не одну ночь, а несколько. И ускользнули от всех патрулей. Они заходили в деревни, замороженные страхом, безмолвные, вот как эта. Они прятались в тени сараев, пока Марко проверял, верно ли они идут. Они прихлебывали ракию, чтобы не свалиться от усталости. Они были вымотаны до предела. И тем не менее это было время торжества: ведь именно так ему прежде все и рисовалось — бесшумное проникновение в сокровенную твердыню врага, тайный поход в ночи, горстка надежных спутников, чье мужество было залогом их успеха.

Они переправились через реку Саву и укрылись в лесах на ее северном берегу, где можно было опять передвигаться от одного партизанского отряда к другому. Они немного задержались там, а потом двинулись дальше, — дальше через серую от ночной темноты равнину Сриема и вверх, к розовеющим буковым полянам Плазы Горы. Они достигли самой дальней границы партизанского края. Они достигли Дуная и наконец — как гремели в его ушах трубные зовы судьбы! — переправились через великую реку и проникли в задавленные ужасом равнины к северу от нее.

Он побывал на том берегу Дуная, и он вернулся. Это само по себе заслуживало строчки в свитках великих свершений. Но и это было еще не все. Он достиг своей цели. Он пробрался в захваченный врагом город, где его ждал Андраши. Он нашел того, кого искал. Выдающегося человека, ученого с мировой славой. Правда, Андраши отказался отправиться с ним… Он заворочался на узкой постели и, подложив руку под голову, вопросительно уставился на затянутый паутиной потолок. Никто не мог бы сказать, что это его вина. Ведь никто ни словом не обмолвился о трудностях, А трудности вовсе не были воображаемыми, это стало ясно сразу. «Вы, по-видимому, не понимаете, мой дорогой капитан, что я не могу прыгнуть в неизвестность». И Андраши, как выяснилось, не соглашался совершить такой прыжок даже с человеком, который был другом Найди и Маргит (но о них он пока думать не будет). Все новые и новые трудности. «Средства и цель, мой дорогой капитан, вот в чем заключается вопрос. У меня ведь тоже есть долг перед моей страной».

«Право же, профессор, — попытался он спорить, — я не вижу, почему… Ведь идет война…»

«Но чья война? Чья это война в конечном счете, позвольте вас спросить? Не в этом ли все дело?»

И еще — дочь! Вместе с политикой и этикой, о которых Андраши без конца говорил, в возбуждении расхаживая по изящно обставленной комнате, присутствие этой дочери смещало фокус и смазывало то, что было ясным и четким. Андраши привез ее в этот город, он намеревался взять ее с собой: такое отношение к тому, что им предстояло, мельчило операцию, принижало ее героичность — во всяком случае, сопряженную с ней опасность. «Я ни в коем случае не соглашусь… как это говорится?.. Ловить журавля в небе». Как будто его спасение, благополучное завершение операции было пустяком в сравнении с тем, решит ли он, Андраши, изъявить на то свое согласие или нет, Как будто вся заслуга принадлежит только одной стороне. Его это ошеломило. О нет, он ничего не сказал, но почувствовал себя… да, обманутым. И эта дочка — что ему с ней делать, черт бы ее побрал? Планом она не предусматривалась. Ей вообще не полагалось быть тут. Его бесило ее присутствие, и он постарался это показать, но она словно ничего не замечала, «Моя дочь и я», — то и дело повторял Андраши, а она слушала их бесконечный разговор, точно скучающая зрительница в театре, и делала какие-то свои выводы, которые не должны были иметь ни малейшего значения, и, однако (он скоро это почувствовал), могли в конечном счете сыграть решающую роль. В довершение всего она мучительно напоминала ему Маргит, — ту Маргит, какой она, наверное, была, когда Найди женился на ней: тоненькая свечка, исполненная тихой, бледной красоты, ждущая любви… Какая ерунда! Ему никогда не нравились молоденькие девушки.