Матэ Залка: Рассказы

Через несколько дней, когда мы стояли где-то около Федоровки, Марвань сказал мне:

— Жену Сабо придется ссадить с коня.

— А в чем дело?

— Да в ее положении это уже становится рискованным. Я говорил ей, но она и слышать не хочет, придется отдать распоряжение по военной линии.

— Гм…

— Я еще под Григорьевной предлагал ей избавиться от этого непосильного в походе груза, — продолжал доктор. — Не такое сейчас время, чтобы рожать, да и где она родит? И, главное, как будет выкармливать и воспитывать ребенка? Но она и разговаривать со мной не захотела, особенно после того, как ячейка батареи приняла ее в партию, даже на меня напала, как это я, коммунист, могу ей предлагать подобные вещи. Я понял, что с моей стороны было бестактно предлагать ей расстаться с живой памятью о любимом муже и товарище. «Ну, ладно, — пошутил я, — одним интернационалистом будет больше». Но вчера я говорил с ней серьезно и предупредил, что если она хочет, чтобы этот интернационалист родился и не убил при рождении свою мать, ей надо сойти с коня и остаться где-нибудь здесь до окончания похода.

— Это невозможно, — ответил я доктору, — оставить ее нельзя. Мы обещали Андрашу не покидать его жену. А потом, что скажут артиллеристы? И вообще это врачебное, а не военное дело. Не могу же я написать приказ о том, что фейерверкер Сабо освобождается от строевой службы и переводится в резерв вследствие беременности. Таких вещей в приказах еще никогда не писали.

Послали за фейерверкером. Она вошла. Беременность ее внешне еще ни в чем не сказывалась, только лицо немного вытянулось и потеряло свою округлость и свежесть. Мария была одета по-мужски, с кисти ее правой руки свисала плеть. Мы условились, что говорить будет доктор, но в конце разговор пришлось вести мне. Начали мы с шутки, что вот, мол, нашего полку прибывает, новый артиллерист родится. Но что в интересах этого молодого артиллериста, его жизни и здоровья необходимо матери его расстаться с конем и заняться чем-нибудь полегче. Она долго возражала, но в конце концов мы ее убедили. Ее очень смущало, что скажет батарея, но все же приняла предложение перейти в полковую канцелярию. На следующий день Мария Павловна надела юбку, и тут выяснилось, что девичья юбка не сходится в поясе.

В канцелярии и в полку товарища Сабо окружили тысячи нитей незаметного внимания. С батареи звонили при малейшей возможности. В портняжной мастерской полка ей сшили из серого польского сукна пальто реглан, широкое, удобное и теплое.

Наступила осень. Врангель дрогнул и подался к югу, мы — то по пятам, то по тылам — жали и крошили его. У входа в Крым, на соленых озерах Сиваша и на Перекопском перешейке, в семидневном небывалом штурме рожденная в боях регулярная Красная Армия показала чудеса отваги и героизма.

Вскоре под Балаклавой в селе Кадыковке родился Андраш Сабо-младший.

В это время полк неожиданно получил новое задание. Махно, попросившийся было в наши ряды, вновь изменил и предательски повернул против нас свое оружие. Был получен приказ решительно покончить с бандитизмом. Мы спешно покинули Крым, чтобы ринуться вслед уходящему головорезу.

Марию Сабо, эту героическую женщину, откомандировало от нас маленькое смуглое существо, которое она держала на руках, стоя на крыльце кадыковского дома, пока последние ряды полка не прошли перед ее затуманенными от слез глазами.

Мы не встречались с ней до тысяча девятьсот двадцать третьего года, и столкнул нас снова лишь случай. Мы встретились с нею в длинном пыльном коридоре харьковского губкома.

— Как сын? — спросил я после первых приветствий.

— Спасибо, жив, здоров. Днем в детдоме, ночью со мной. Большой уже парень, три года.

На Марии Павловне было то же серое пальто, которое ей сшил полк, только на воротнике и манжетах был нашит какой-то невероятно пестрый мех. Из этого же меха была на ней и шапочка. Женская одежда ей шла больше, чем военная форма, по крайней мере, мне так казалось.

Мы встретились как самые близкие, родные люди. Вечером я зашел к ним. Они жили в громадной комнате, бывшей столовой какого-то буржуйского дома. Голые стены, только на одной из них красуются кавказская шашка покойного Андраша и его увеличенный портрет в некрашеной деревянной раме. С портрета на меня смотрели задумчиво и вопросительно большие выразительные глаза покойного. Да, красивый парень был Андраш.

Младшему Сабо очень понравились мои шпоры и черные с кантами «разговоры» на гимнастерке.