— Такова жизнь, — задумчиво сказал Пал Палыч. — Видите, что делает революция. Я с седеющей головой стал молодым. Моя мечта исполнилась, и я стал неплохим актером, в чем товарищ комиссар мог убедиться там, на хуторе, Я сказал, что так поступить подсказала мне актерская интуиция, нет, не только это, еще какое-то невольное чувство, которое вы, товарищи, можете назвать, как хотите.
Приближалась третья годовщина Октября.
После жестоких, яростных боев белые сдали позиции и укрылись в Крыму. Врангель намеревался отсидеться зимой за своими прекрасными укреплениями, которые он гордо называл «неприступный белый Верден», с тем чтобы весной, заручившись поддержкой Антанты, снова начать войну с революцией. Но приближалась зима, а красные армии дали клятву, что Крым будет взят до зимы. И он был взят.
В ночь на 7 ноября задул ураганный зюйд-вест, и густые соленые воды Сиваша ушли на восток. В ночь на 7 ноября красные войска по обнажившемуся илистому дну залива вошли в Крым. Так была отпразднована третья годовщина Октября.
В эту же ночь исчез комиссар труппы, и утром Левензон не досчитался Дудова, Обушко и дядю Петро. С ними исчез и ручной пулемет Шоша. В эти дни труппа гостила у 46-й дивизии. Бои уже шли под Юшунем и Джанкоем, когда крытые фургоны 6-й полевой труппы прошли через ущелье перекопского вала. Вал еще дымился остатками боя, и Перекоп лежал в пепле и обломках. Кругом зияли тысячи свежих воронок, густели ряды проволочных заграждений, среди которых лежали трупы убитых красноармейцев. Ксения, бледная, смотрела на эти мрачные картины и напрасно искала среди убитых черную форменку комиссара.
Ни верденская техника, ни офицерская дисциплина не помогли Врангелю, и под Юшунем и Джанкоем сопротивление белых было сломлено. В Симферополе труппа наконец добралась до настоящего театра.
Гримируясь в настоящей театральной уборной перед большим зеркалом, Людмила Ивановна вытирала радостные слезы. Левензон усиленно готовился к торжественной речи, которую должен был произнести перед началом спектакля. Он ходил по сцене и декламировал:
— Мы стоим перед новой эрой, товарищи. Последний вооруженный враг революции пал. Остатки его разбитых банд разрезают сейчас волны Черного моря, спасаясь на иностранных кораблях.
Воронцов носился между кулисами, а «маэстро» Богучарский репетировал в фойе с оркестром, сорганизованным из местных сил. Пал Палыч готовился к новой роли. Труппа собиралась показать «Короля Лира».
Во дворе театра раздались громкие возгласы, и актеры с криком «ура» поволокли кого-то на сцену.
— Сима! — воскликнул Левензон, прерывая свою великолепную речь.
— Где комиссар? — закричала Ксения. Дубов оглядел всех и тихо сказал:
— Комиссар тут.
— Где, где? — торопил его Пал Палыч.
— Он тут, в городе, но сам прийти не может. Прислал вам привет. Лежит в госпитале, раненый.
— Но он жив? — спросила Ксения.
— Натурально жив, не извольте беспокоиться, товарищ Ксения. Всего только в ногу ранен Алексей Никитич. А вот Обушко остался там, и дядя Петро пропал около Карповой балки. Только меня, видите, не повредили. А скажите, Михаил Михайлович, лошадки наши как, в порядке или нет? А то ведь я за них отвечаю.
Алексей лежал у окна. На его небритых щеках горели пятна жара. Пришли актеры. Каждый принес, что мог — кто цветок, кто яблоко, кто сердечный привет. Пал Палыч погладил горячий лоб комиссара. Кудряшов открыл глаза и улыбнулся старику, но вдруг смутился, увидав за спиной актера взволнованное, бледное лицо Ксении. Ее глаза были полны слез и губы дрожали. Под окном госпиталя играл военный оркестр, и с топотом копыт проходили колонны непобедимой буденновской армии.
Это было давно. И трудно сказать, кто больше виноват: Ксения или сама Талия — в том, что Алексей Никитич, оправившись от ран, остался в мире кулис.
Его поредевший чуб я видел недавно на всесоюзном совещании директоров театров, где товарищ Кудряшов выступил с обстоятельным докладом о путях развития советского театра. И в докладе он упрекал советских писателей в том, что никто из них не сумел до сих пор отобразить жизнь советского театра во время гражданской войны, роль актера в великую эпоху героической борьбы, отдельные красочные эпизоды которой уже начинают предаваться забвению.
Я проводил их до дверей, а затем поспешил на балкон, чтобы успеть еще раз взглянуть на них. Притаившись за косяком двери, чтобы они не заметили моего любопытства, я наблюдал за ними до тех пор, пока они не скрылись за поворотом улицы.
Читать дальше