Матэ Залка - Рассказы

…Ночью, часов так около трех, со стороны кладбища ворвался в село исчезнувший вчера, как дым, неприятель. Ночной бой прогрохотал над селом, как пушечные колеса по мосту. Выбили мы беляков еще затемно. Тревога прошла обычным порядком, бдительность и спокойствие сыграли свою роль.

Настало утро, проснулось село, и тогда только мы подсчитали свои потери.

Федя лежал на крыльце, на плетеной койке деда. Давидка с подвязанной рукой трясся на санитарной повозке.

Я пришел домой после смены караула. Хозяйка встретила меня в слезах, дед молчал, только с досадой махнул рукой. Рука у него была большая и узловатая, как корнеплод.

— С пятью белогвардейцами схватился. Бедный хлопчик! Двоих уложил на месте. Если бы Давидка не швырнул бомбу, то и ему бы был конец.

Во дворе собрался народ. Девушки рядами стояли у крыльца и с немым ужасом смотрели на заострившееся лицо Феди. Черноглазая стройная девушка повернулась к подругам.

— Пойдем, девушки, нарвем ему цветов.

Хозяйка угостила меня горячей лепешкой, а хозяин подарил барашковую шапку. Масло на лепешке застыло, шапку я забыл на подоконнике.

Дед строгал гроб. Девушки принесли красные цветы и положили у изголовья Феди.

У калитки остановился наш комиссар товарищ Ярчук и крикнул:

— Эй, живо там, стройся! Выходим.

Хозяйка сунула в мой карман несколько лепешек, а черноглазая девушка высыпала мне на ладонь горсть слив. Дед надел на себя гроб, как тулуп, и перенес на крыльцо. Девушки подняли Федю, подостлали цветистое рядно и уложили в гроб.

— Вчера еще вечером танцевал с нами, — вздохнула одна из них.

Батальон строился. В версте от села шел бой. Черноглазая девушка взглянула на подруг и движением бровей заставила их смолкнуть. Как челнок, уходящий от берега, поплыла тихая песня:

Я вышел на улицу. По моим щекам катились слезы, сливы выскользнули из дрожащих рук и рассыпались в пыли. Но сердце мое сразу стало легким и дома показались родными и близкими.

Дело было в середине августа 1920 года.

Алеша Кудряшов только что встал после тифа. Бледный, с ввалившимися глазами, едва держась на ногах, он натянул на худую веснушчатую грудь полосатую тельняшку, надвинул на бритый затылок матросскую бескозырку и, прицепив к поясу «верный» наган, направился в политотдел.

— Хватит! Нанюхался госпитальной дряни. Весь польский поход провалялся. Не укуси меня эта дурацкая пуля под Иркутском да не приласкай самарская вошь, я бы уже побывал под Варшавой… Ну да ладно, Врангель еще в Крыму. Даешь!

Напрасно отговаривали его товарищи. Кудряшов был непреклонен. Три дня спустя он уже сидел в поезде, оставив за спиной Самару. В документе, лежащем у него в кармане, значилось: «Направляется через Москву в Харьков в распоряжение штаба Южного фронта по собственному желанию как выздоравливающий».

На черном поле его матросского бушлата был привинчен революционный орден.

Кудряшов спешил. Остался только один генерал, дерзнувший скрестить оружие с революцией. И Кудряшов хотел быть участником этой дуэли.

В его жизни уже были отмечены этапы славного революционного пути: флотская служба, кружок и партия с четырнадцатого года, участие в организации Красной гвардии, бои под Гатчиной с Красновым и на фронте против оккупантов; потом Волжская флотилия, борьба с эсерами; бронепоезд «Петроградский пролетарий», чехи, колчакия…

Славный путь комиссара бронепоезда прервала шальная пуля под Иркутском. Кудряшов уже выздоравливал в самарском госпитале, когда подкрался к нему тиф. Он прошел ледяные высоты и горячие бездны сыпняка, в бреду он пролетал через мрачные обрывы скал, блуждал по никогда не виданным горным тропам, где из-за каждого камня на него ощеривались стаи волков в погонах.

Едва придя в себя, Кудряшов попросил дать ему газеты. Революция шла на запад. Красные крестины Европы должны были совершиться под Варшавой… А он в постели…

Дважды потрясенный организм с трудом восстанавливал силы. Но Кудряшов должен был поправиться — его ждал фронт, и он поправился.

Столица показалась Кудряшову вымершей. Только около вокзалов теснилась голодная, обтрепанная толпа. В ней преобладал серый шинельный цвет.

На Курском вокзале Кудряшов встретил приятеля. Тот тоже пробирался на юг. На следующий день им удалось устроиться в штабном вагоне какого-то сборного поезда. К вечеру они тронулись в путь.