Вильям Гиллер - Два долгих дня

Только тут Верба по-настоящему остро осознал, какие губительные последствия могли возникнуть, если бы гость приехал до того…

— Как с разминированием? — с ходу спросил член Военного совета приветствовавшего его Вербу.

— Ищут… Борисенко с командой.

— Ну-ну…

Генерал начал с того, что отдал приказ снять с продовольственного снабжения убывших в запасной полк. «Кажется, дело серьезное», — подумал Верба, глядя, как гость просматривает книгу приказов, истории болезни, продовольственные накладные. Достаточно было увидеть плотно сжатые тонкие губы генерала, услышать его короткие, обрубками фраз задаваемые вопросы, чтобы догадаться о его настроении.

Явившаяся по вызову начальник эвакуационного отделения Полушкина, совсем недавно розовощекая и полноватая, с мягкими ловкими движениями и скользящей улыбкой, которые так не соответствовали ее резкой натуре, теперь была осунувшейся и бледной. Рука ее была замотана бинтом и висела на подвязке.

— Что у вас? — кивнул генерал на руку.

— Чуть поцарапало, — смущенно ответила Полушкина.

— Сколько у вас задержано выздоровевших? — со строгой, но непонятной усмешкой спросил генерал.

Полушкина мгновенно налилась кровью и рассказала все, что, по ее словам, знала. А он смотрел на нее, на ее виноватое лицо, слушал, с какой преувеличенной четкостью и категоричностью она отвечала на вопросы, и понимал, что говорит она не всю правду. И при этой мысли она показалась генералу безнадежно беспомощной и наивной.

Он потер свою круглую, ежом стриженную, седоватую голову, побагровел и, махнув рукой, велел ей продолжать заниматься своим делом.

Чутье подсказывало ему, что и она, и ее начальство повинны в серьезных проступках, но вид ее — нашитая на гимнастерку ленточка о двух ранениях, две боевых награды, молодое лицо, пистолет в кобуре — как-то остудил закипевший в нем гнев. Он понимал, что этот человек заново сформирован войной. Эта молодая женщина теперь ничем не отличается от солдат, но она, капитан, отвечает за свое дело и должна была приостановить, незаконные действия Михайловского и Вербы, отчетливо, как врач, понимая, что иногда в документах записываются всякие осложнения болезни, которых на самом деле не было и не могло быть. В мирное время она, врачуя, даже и не мыслила о таких деяниях.

Особое подразделение, команда выздоравливающих, было создано в первые месяцы войны в госпитале Западного фронта, позднее такие команды появились и в других госпиталях. Молодых санитаров с осени сорок первого года «поглотила» передовая, взамен им пришли люди сорока лет и старше. И тем не менее даже с помощью КВ нельзя было справиться с лавиной раненых. Попытки Вербы добиться официального увеличения команды не возымели успеха. Пришлось хитрить ему, а вслед за ним — и начальникам отделений, не без молчаливого согласия Михайловского и Самойлова.

Нельзя сразу постигнуть природу этого нарушения. Выздоравливающий и выздоровевший как будто понятия идентичные. Выздоровел — марш в запасной полк. Все ясно. А выздоравливающий может погодить… «Рана медленно рубцуется». «Свищ не закрылся». Верба об этих хитростях, по всей вероятности, догадывался, но в вечной спешке, суете не вникал. Знал ли Михайловский, что начальники отделений задерживают обстрелянных, обученных солдат на три, пять, десять, пятнадцать суток, в то время когда в ротах порой оставалась пятая, восьмая часть списочного состава, и что в какой-то определенный момент именно эти солдаты могли удержать позицию, остановить врага, захватить укрепленный пункт с меньшими потерями?

Чаще другие мысли владели людьми, составляющими штат госпиталя, в том числе и Михайловским. Спасать жизнь, восстанавливать здоровье, боеспособность, делать благо, заведомо зная, что этот самый человек по возвращении в свое подразделение может быть через весьма непродолжительное время снова ранен, покалечен или убит…

— Вовремя сплавили здоровяг, — кинул он Вербе. — Не вздумай и дальше зарываться. Пощады не жди. Мы ведь все знаем! Перед тем как ехать к вам, с проверкой побывали в запасном полку, ездили с маршевыми командами на боевые участки. Ясненько?

— Так точно! — не сразу отозвался Верба.

Увидев огромный помятый самовар в приемно-сортировочном отделении, генерал хмыкнул.

— Ну-кась, сестричка, налей мне чайку.

Медсестра подала ему эмалированную кружку крепкого чая, он отпил глоток, поблагодарил и прошелся вдоль носилок, отметив про себя, что у раненых чай столь же наварист. Выйдя в коридор, он резко остановился у одной из перевязочных, услышав немецкую речь.