Вильям Гиллер - Два долгих дня

— Да-да! Сейчас! — подхватила игру Вика. — И как же это мы забыли? Ведь он недавно дал свою кровь, а она оказалась ненужной. — И она выбежала из операционной.

— Нет-нет! — снова закричал Курт. — Шустерман — коммунист, антифашист! Вы не имеете права!

— Ну и сволочь, — захохотал Анатолий. Он уже совершенно, не злился: ему было и смешно и жалко этого оболваненного молодца, да и можно ли было всерьез относиться к человеку, не умеющему объясняться нормальными словами. Курт казался ему похожим на граммофонную пластинку с записью лозунгов национал-социалистов.

— Как вы думаете, — обратился он к Луггеру, — сколько понадобится времени, чтобы выбить из его башки всю эту чушь? Да и возможно ли, это?

— Будем верить, что да, — ответил Ганс. — Во всяком случае, мне кажется, надо стараться убеждать, перевоспитывать всех этих идиотов для их же блага.

— Я лишь постараюсь спасти ему жизнь! Лечение его головы целиком и полностью возлагаю на вас, Ганс. — Михайловский расстегнул ворот кителя. — А что касается вас, — повернулся он к Курту, — то советую быть потише и поскромнее. В противном случае обещаю вам, что я немедленно уйду, и вы, в самом скором времени, улетите туда, где уже, пользуясь терминологией отца Николая, жарятся на сковородках тысячи ваших единомышленников.

Но Курт уже успокоился и лишь просил закурить. Анатолий протянул ему папиросы, потом чиркнул зажигалкой. Он начал жадно затягиваться.

Михайловский вышел из баньки. Он с утра, ничего не ел и решил перехватить чего-нибудь в столовой, пока Вика кончит переливать кровь.

Вернувшись, он увидел, что людей прибавилось. Самойлов хлопотал возле печки-бочки, на которой кипела вода, Луггер беседовал с Куртом. Борисенко просто сидел на стуле, а Невская расстилала чистую простыню на столике для инструментов. Увидев Анатолия, Луггер подошел, к нему:

— Так бы разрешите мне быть вашим ассистентом?

Михайловский кивнул: просьба Луггера была как нельзя кстати — теперь есть хороший предлог, чтобы отправить Вику от греха подальше.

— Что за скопление народа? — раздраженно спросил он. — Даже Максим Борисенко пожаловал. А ну-ка, расходитесь по своим местам! Со мной прошу остаться только Луггера.

— Мы все останемся здесь, — твердо заявил Самойлов. — Каждый из нас что-то сделал в этой операционной. Я обшивал ее простынями, Максим оборудовал электричество. В общем, все мы имеем право на то, чтобы быть с тобой.

— Согласен. Прошу только об одном: сержант Невская должна вернуться в здание госпиталя.

Вика, словно ничего не слыша, раскладывала на столике прокипяченные инструменты.

— Вы слышали мой приказ? — повторил Анатолий.

Вика продолжала работать. Она прекрасно понимала, что Михайловский хочет уберечь ее от опасности. Но знала вместе с тем, что в критический момент может быть необходима Анатолию: за долгое время работы с ним она научилась понимать каждый его жест, каждое движение, и Луггер не мог ее в этом заменить. Тем более что операция такая опасная. Она взглянула на Самойлова; тот подмигнул ей: делай, мол, свое дело да помалкивай. И она продолжала раскладывать инструменты. Ей было важно протянуть еще несколько минут: скоро Анатолий погрузится в свое знаменитое предоперационное состояние; он сознательно отключится ото всего, кроме мыслей о раненом, и тогда для него хоть все гори огнем. Так оно и случилось. Натягивая халат, Анатолий лишь тихо пробормотал себе под нос, что в конце концов ему наплевать, если трое остолопов решили вместе с ним отправиться к праотцам. И он скомандовал начало самой сложной операции в своей жизни.

Невская, тяжело, вздохнув, подошла к Райфельсбергеру. И словно впервые увидела его лицо: нежное, удивительно тонкое, влажное от пота. Во взгляде его застыло напряженное ожидание.

— Который теперь час? — спросил он у Невской.

— Около одиннадцати.

Она вынула из левого нагрудного кармана кителя его солдатскую книжку, записала несколько слов и историю болезни. Райфельсбергер Курт. 1920 г. рождения. Вероисповедание — лютеранин. Место рождения — Мюнхен. Гражданская профессия — коммивояжер. Чин — штабс-фельдфебель. Род войск — пехота. Прежние ранения…

— Одну минуточку, пожалуйста, — попросил Курт, когда ему уже собирались накладывать на лицо наркозную маску. — Герр хирург, раз уж вы так добры, завершите благодеяние… Я понимаю, эта чертова мина… Мы все можем взорваться…

— Увы, это так, — ответил Михайловский.

— А рука? У меня будет рука?