Александр Авраменко - Огненное лето 41-го

Проверка в особом отделе. Два дня госпиталя, где меня откармливают. ЗАП. На третий меня забирают, поскольку я имею фронтовой опыт. «Чайка» старая, но вполне рабочая — предыдущий пилот был ранен, но успел посадить самолёт. Посадил — и скончался на руках товарищей, вытащивших его из кабины.

Ничего, я отомщу. За тех четверых, сожженных заживо. За тех молодых лейтенантов, так любивших небо, но не успевших даже взлететь. За тех прибившихся к нам бойцов, расстрелянных на дороге. Меня переполняет не только звериная злоба, но и такая же хитрость.

На фюзеляже рисую четыре языка пламени. Теперь мой ведущий — Сергей Забивалов. Он уже не старший лейтенант НКВД, теперь он командир моего нового полка. Полковник Забивалов. Но и у него тоже нарисован такой же огонь. Мы не рассказываем никому, что это означает. Это не тайна, мы просто не хотим вспоминать… пока не хотим !..

…Вот она, колонна! Пузатые пятнистые цистерны, гробообразные полугусеничные броневики, набитые солдатами в уродливых касках, тентованные тупорылые грузовые «Опели»… Подкрадываемся незаметно, на бреющем, со стороны солнца, иногда едва не снося винтом и плоскостями верхушки отдельных деревьев.

Пора, полный газ! «И-153» резко взмывает вверх и переходит в пикирование. В кольце прицела появляется бензовоз. Откидываю большим пальцем предохранительную чеку и вдавливаю гашетку. Упрятанные в трубы пулемёты открывают огонь. Привычно трясутся от выброшенных гильз металлические короба по обеим сторонам приборной доски. Огненные трассирующие полосы тянутся к бокам автоцистерны.

Взрыв бензина подбрасывает меня, едва не заставив прикусить язык, во все стороны брызжут струи огня. Они накрывают кузова бронетранспортёров и грузовиков, охватывают тела пехотинцев. Я вижу, как немцы извиваются в огне. Жуткая смерть! Но тем, четверым, было страшнее и больнее…

Пули высекают искры из металла, насквозь прошивают тела в мышиного цвета мундирах. Рядом вспухает ещё один огненный шар, взлетает к небу фонтан грязно-жёлтого дыма, с вершины которого плавно устремляется к земле обломок автомобильного борта. Он на одном уровне с моей машиной, идущей на пятидесятиметровой высоте…

Ну, как? Не нравится, суки? А вы думали, как оно будет?! Вот так и будет, твари, так — и только так! На дороге царит паника, всюду горящий бензин и взрывающиеся боеприпасы.

Хорошо мы рассчитались за вас, ребята? И это ещё не всё! Погодите! За каждого из погибших они заплатят сторицей! Не будет им пощады, не будет… Не позволю…

Прихожу себя от едкого запаха нашатырного спирта. С трудом открываю глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на склонившемся надо мной силуэте.

— Где я?

— Лежите, товарищ капитан. У вас контузия.

— Что?

— Вас шлем спас. Осколок на излёте прямо по затылку рубанул, вот вы и отрубились. Разведчики вас притащили.

— Да? Спасибо им… А что с моими ребятами? И где я?

— Вы в блиндаже, с ранеными. Мы пехота, помните?

— Да, помню…

И вновь липкая противная темнота… Грохот, удар. Ещё один, и ещё. Темнота… Почему я на земле? Вроде бы на топчане лежал, и где медсестра?..

На ощупь пытаюсь подняться — это даётся на удивление легко. Отчего же все-таки так темно? Ночь? И что за странный, чуть сладковатый, запах? Впрочем, нет, не ночь, просто передо мной висит плащ-палатка, из которой кто-то соорудил занавеску. Отодвинув брезент в сторону, я в шоке замираю вся землянка забита изуродованными телами.

Минуту или две я смотрю на мёртвых бойцов и, наконец, соображаю, что блиндаж закидали гранатами. Меня же спасло то, что топчан стоял в отдельном крохотном отсеке за стеной из толстых брёвен, и то, что немцы не спустились проверить результаты своей работы…

На дворе — то ли вечер, то ли утро. Немного шумит в висках, но это пройдёт. Лезу в сапог верный шкерочный нож, к которому я приучен сызмальства, на месте, в потайных ножнах, вшитых в голенище. Уже хорошо… Обшариваю землянку — пусто, оружия нет. Да и быть не могло — раненым оно ни к чему… Натыкаюсь взглядом на медсестру, изломанной куклой застывшую возле стены. Её гимнастёрка бурая от застывшей крови. Впрочем, не только гимнастерка — кровь везде — на земляном полу, стенах, накате… Противно тянет разложением, и до меня запоздало доходит, что за запах я почувствовал, придя в себя. Сколько же я здесь провалялся?! Наших поблизости явно нет — или полегли все, или отступили…

Замечаю валяющуюся в углу помятую флягу и нагибаюсь за ней… Простое движение вызывает острый приступ тошноты, но приученный к морской качке организм справляется. Повезло, внутри что-то булькает! Вода отдаёт затхлостью и тиной, но я жадно глотаю, не без сожаления, откладывая в сторону уже пустой. Маловато…