Александр Авраменко - Огненное лето 41-го

Вместе с ним находим командира пехотного полка и договариваемся о взаимодействии. «Пехтура» быстро отрывает нам капониры, заваливает торчащие над землей башни ветками и всяким хламом. Пока есть возможность, отрывают и запасные позиции. Дело идёт быстро, поскольку воронок хватает, а почва песчаная. Часа через два все машины укрыты и надёжно замаскированы. Немцы пока больше не дёргаются, да и время уже почти восемнадцать часов. Может, и пронесёт…

Нет, сглазил за час до заката они предпринимают ещё одну атаку, которую мы тоже успешно отбиваем, добавив к нашим танкам ещё четырнадцать вражеских факелов. Ночное дежурство берёт на себя пехота, а несколько ребят вместе со Шпильманом уползают пошарить на поле боя…

Возвращаются они только часа через два, с гостинцами и трофеями: прежде всего это немецкие пулемёты, которые с обоюдного согласия передаются пехоте, у которой на роту бойцов — по одному «ДШК». Где остальные — неизвестно. Затем несколько «парабеллумов», документы, и даже карта с нанесённой на утро обстановкой. Напоследок, подмигнув, Моисей достаёт бутылку настоящего французского коньяка.

— В головной «четвёрке» достал, где и карта была. По сто грамм? Положено!

Я не отвечаю, а подсвечивая фонариком замираю над листами германской карты немцы стоят под Жабовичами, стрелка ведет через Брест, и, судя по-всему, окружили Гродно…

Объясняю это Шпильману, тот тоже становится серьёзным. Подумав и посовещавшись с пехотинцами и офицерами батальона, решаем, что это «липа». Ну не могут фашисты в первый же день так нас потеснить! Столько войск, столько танков, огромное количество самолётов — и вдруг почти на двести километров в первый же день?! Не верю! Не верю, и всё тут! Ничего, сейчас наши ребята подойдут, сразу всё станет ясно…

Утро начинается с бомбёжки. На этот раз нам «везёт»: бомбят не пикировщики, а обычные бомбардировщики. Десятки огромных двухмоторных машин работают с высокой горизонтали, и поэтому в расположении падает совсем немного бомб. Основная масса ложится на поле боя, и несчастным, уже подбитым и сгоревшим машинам достаётся вновь. Всё заволакивает дымом и пылью, но нам всё же легче под прикрытием брони, чем пехоте в окопах. Наконец, немцы улетают, зато начинает трещать рация выдвинутый дозор докладывает, что идут …

— Бронебойным!

— Слева, слева!!!

— Ах, гад…

— Прощайте, товарищи!

— На тебе, сука, нна!

— Коля, держись!

Они снова шли клином. Но на этот раз впереди мчались шустрые «Pz-II», непрерывно поливая боевые порядки пехоты из двадцатимиллиметровых автоматических пушек.

— Не стрелять! Подпустить ближе! Огонь по моей команде!

Поздно… У кого-то не выдерживают нервы. Гремит первый выстрел, затем, не разобравшись, начинают и остальные. Напрасно я надрываю связки, крича в эфир о демаскированных позициях…

После первых же снарядов лёгкие танки оттягиваются назад, умело прикрываясь подбитыми машинами. Я приникаю к панораме… Эх, ничего не видно… Распахиваю люк, высовываюсь с биноклем наружу… Господи! Спаси и Сохрани!

На холм в трёх километрах от нас, немцы выкатывают даже отсюда кажущиеся громадными пушки. БУМ! Огненная трасса утыкается в соседний со мною танк. Неимоверной силы взрыв разваливает машину на части главная башня срывается с погона и уносится назад…

Новый выстрел — и ещё одно попадание. Подбитая машина мгновенно вспыхивает, из неё выскакивает охваченная огнем фигура и падает на землю, пытаясь сбить пламя с комбинезона. Бесполезно. Двое пехотинцев выпрыгивают из ячейки и, накрыв горящего шинелью, всё-таки тушат огонь. Ещё попадание, и ещё одно… Немцы стреляют выше всяких похвал каждый снаряд попадает в цель, причём безнаказанно из башенного орудия «двадцать восьмого» прямой выстрел — триста тридцать метров. Бить по холму, что по Луне: результат один. Срочно надо что-то предпринять, иначе нас попросту перещёлкают, как куропаток! Чуть помедлив, отдаю команду:

— Первая рота, вперёд! Дави их, ребята!

Остатки подразделения с натугой вылезают из укрытий и спешат к пушкам, но в этот момент немецкие «четвёрки» и самоходки открывают беглый огонь. Вспыхивает одна машина, вторая, третья… Фашисты выбивают наши танки один за другим…

Прикрываясь сожженными на предполье танками, мы рвёмся к пушкам, но в этот момент перед нами вырастает сплошная стена разрывов. Барабанят по броне осколки, хлёсткий удар сотрясает меня так, что лязгают, едва не откусив язык, зубы. Во рту мгновенно становится солоно, я сплёвываю… удар!!! Гулко лопаются оба башенных плафона. Краем глаза успеваю заметить в перископ огненный росчерк рикошета. Не выдала, родимая, прикрыла! Толстая восьмисантиметровая башенная броня выдержала попадание слабой пушечки немецкой «тройки».