Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

— Вы как будто не курите?

— Нет, не привык.

Сатункин пригладил усы, выждал паузу в разговоре, напомнил о чае:

— Пожалуйте, товарищ гвардии подполковник.

— Ловко ты, землячок.

— Поднаторел.

— Видно, часто твой капитан чаевничает?

— Они любители.

Загреков сдул пепел с недокуренной папиросы, отложил ее на угол стола, пододвинул к себе кружку.

— А чаек-то у тебя, землячок, с дымком.

— Так точно, потому — товарищ капитан такой уважают. — Сатункин одобрительно посмотрел на Филиппова.

— Да, люблю дымный чай, — подтвердил Филиппов. — Он мне Сибирь, тайгу напоминает. Попьешь, как дома побываешь.

Из кабины донеслось протяжное храпение.

— Вот дает! — воскликнул Сатункин.

Филиппов сделал строгие глаза. Сатункин понял, выскочил из машины.

— Кто это там?

— Это Годованец, товарищ гвардии подполковник.

— Пускай спит. Через два часа опять двинемся.

— Там у него тулуп, тепло — располагает ко сну… Да вы пейте, товарищ гвардии подполковник, только чай, извините, жидкий.

— А я густой и не люблю. Мне бы послаще, — улыбаясь, сказал Загреков и всыпал в кружку полную столовую ложку сахара.

— А я люблю крепкий: попьешь чаю — не так спать хочется.

— Это зря. Нужно себя беречь.

Филиппов посмотрел на усталое лицо Загрекова и подумал, что сам-то он себя совсем не бережет.

Загреков размешал сахар, отпил глоток и спросил!

— Как, подтянули медсанвзвод?

— Да, я их встретил на дороге.

Филиппов подул на чай, но, видя, что замполит намерен поговорить, решил, что пить невежливо, и отодвинул кружку.

— Почему же они отстали? — поинтересовался Загреков.

— Они оказали помощь ста девяноста шести раненым.

— Вот как! — Загрекову все уже было известно, он просто хотел узнать, как относится к этому Филиппов — быть может, станет жаловаться, сваливать вину на медсанвзвод, себя выгораживать? И то, что Филиппов говорил о работе медсанвзвода с уважением, даже с некоторой гордостью за своих подчиненных, понравилось Загрекову. — Молодцы! Но у нас столько и раненых-то не было.

— Пехота подкинула, товарищ гвардии подполковник, соседи.

— Соседи? Понятно.

Загреков обхватил руками кружку, точно грел об нее руки.

— По этому поводу я ездил к начсанарму. Он обещал помочь, — докладывал Филиппов.

— В чем?

— Чтобы пехота нам работу не тормозила.

— Неверно. Соседям нужно помогать.

— Мы помогать не отказываемся. Только и там должны живее работать. Иначе мы вечно будем отставать.

Загреков заметил, как упрямо сжались четко очерченные, еще мальчишеские губы капитана, как вызывающе блеснули его глаза, а между бровями появились две морщины — вилочкой. И это упрямство тоже понравилось Загрекову. Он взял папиросу, прикурил, с удовольствием затянулся и дипломатично спросил:

— Ну а посоветоваться с товарищами успели?

Филиппов замялся:

— Как вам сказать?.. Честно говоря, нет..

— Боитесь за свой авторитет?

— Что вы…

— Боитесь! В людей не верите, точнее, не доверяете, думаете, они вам… свинью подложат.

Филиппова задело за живое.

— Неправда, товарищ гвардии подполковник, — заговорил он горячо и громко, — я верю нашим людям и уважаю их. И зачем вы так говорите? У меня просто не было времени.

Филиппов осекся, опустил голову: он слишком громко разговаривает с замполитом — это нетактично, и потом — Загреков не заслужил такого отношения.

— Вот теперь я вижу — вы со своим народом поговорите, — добродушно сказал Загреков.

В кабине запели песню, негромко и задушевно.

Высокий, заливистый голос Годованца взлетал высоко и долго пари́л, словно сокол над степью. За ним гнался низкий, напористый бас Сатункина, настигал, подминал под себя, опять отставал, будто играючи.

— Хорошая песня! — сказал Загреков.

Он сложил руки на столе, слегка склонил голову набок и подтянул:

Голос у Загрекова был не сильный, но чистый, приятный. А главное, пел он с упоением, весь отдаваясь песне, полузакрыв глаза, точно от солнца.

В кабине услышали его голос и, ободренные этим, запели во всю силу.

Песня окрепла, налилась и разносилась далеко — широкая, просторная.