Костас Кодзяс - Закопчённое небо

— Я, наверно, заболел, — прошептал Бакас и тихонько встал, опершись руками о заплесневевшую стену.

— К несчастью, — продолжал тот же человек, — фашистская диктатура нанесла рабочему классу тяжелый удар, после которого он до сих пор не может оправиться. И мы сами еще недостаточно созрели. Нам не хватает организованности. У нас нет даже помещения, и мы вынуждены собираться здесь, хотя это опасно. Нет, забастовка только на нашем заводе была бы ошибкой.

Бакас бесшумно встал одной ногой на трубу и вцепился руками в оконную раму… Что-то его удерживало. Он не мог понять, почему не уходит отсюда, почему ему не терпится удовлетворить свое любопытство.

— Я предлагаю нечто другое, — продолжал тот же голос.

— А что толку из того, что мы в виде протеста на два часа прекратим работу? — спросил электромонтер.

— Во-первых, никто из нас не покинет своего рабочего места, и полиции трудно будет расправиться с нами…

— Правильно, но…

Бакас приник лицом к окошку. Сквозь грязное пыльное стекло он смутно различал часть соседней комнаты.

Какой-то лысый человек сидел сгорбившись на скамейке. Когда он повернул голову, Бакас без труда узнал в нем Стефаноса. Но не он интересовал Бакаса, продолжавшего жадно смотреть в окошко. Рядом с электромонтером сидел Сарантис.

— Если вы, товарищи, согласны, не будем терять время даром. — Сарантис снял с руки часы и положил их перед собой на столик.

Оцепенев, Бакас не сводил с него глаз. Лицо этого человека пробудило в нем рой самых разнообразных воспоминаний. Перед ним ожили, например, картины его беспросветного детства. Он отчетливо увидел свою мать в гробу, с распухшими синими губами — когда она умерла, ему было всего три года, — вспомнил и жизнь в сиротском приюте. Образы далекого чистого прошлого так ярко оживали перед ним, что ему стало страшно. А переживания последних лет, когда он приобрел некоторые нехорошие привычки и даже пристрастился к мелким кражам, словно заволоклись туманом. Когда он протягивал руку, чтобы схватить то, что плохо лежало, он действовал как бы бессознательно. Фани была ужасной модницей. Если он приходил домой с подарком для нее, она не устраивала ему унизительных сцен.

Однажды после окончания вечерней смены, когда он прятал в карман какую-то гайку, Сарантис схватил его за руку.

— Бакас, положи сейчас же на место, — строго сказал он.

Не проронив ни слова, Бакас весь сжался и стал приворачивать гайку к машине. Лучше бы его ударили, ему было бы легче. Не глядя на Сарантиса, повернувшись к нему спиной, он долго возился у машины…

А Сарантис продолжал:

— Значит, это ты каждый день крадешь болты и гайки?

— Не говори никому, — умоляюще прошептал Бакас.

— Позор! С других вычитают деньги за эти детали. Зачем они тебе?

Рабочие уже разошлись. По огромному притихшему цеху с высоким потолком гулко разносился голос Сарантиса.

— Раньше ты был честным человеком. До чего же, Бакас ты докатился!

Бакас повернул к Сарантису лицо, ему хотелось признаться, что краденое он относит старьевщику, чтобы выручить немного денег на подарок жене. Духи, брошечка, серьги, гребень — все это было ему просто необходимо, чтобы дома избежать унижений. Многие на заводе знали, что Бакас не чист на руку, открыто издевались над ним, и он сторонился людей. Нет, лучше молчать. Сжав губы, он продолжал завинчивать гайку, чувствуя себя жалким червем. Два года избегал он встреч с Сарантисом. При виде его спешил скрыться, боясь услышать знакомый голос.

Сквозь пыльное стекло Бакас изучал лицо Сарантиса. Связанное с ним мучительное воспоминание словно открыло рану в его душе. Укоряющие слова Сарантиса звучали у него в ушах, вызывая жгучую боль. Да, раньше он был честным, болельщики футбола ходили за ним по пятам, восхищались им…

Теперь в мастерской электромонтера говорил другой человек, которого Бакас не видел в окошко. Но до него ему не было дела.

Он бесшумно спрыгнул на пол и, выйдя из чуланчика, стал слоняться по двору.

В бумажном колпаке, с лицом, перепачканным машинным маслом, Никос стоял возле мотора, под которым лежал мастер, дядя Костас.

— Да нет же, сынок, не пассатижи, а разводной ключ! — повторил во второй раз мастер.

— Простите, дядя Костас, я задумался. — Он поспешил дать мастеру ключ.

— Ты говоришь, задумался? О чем? Наверно, не о том, куда девать тебе денежки?

Дядя Костас, грузный человек с обрюзгшим лицом, любил поговорить во время работы. Целый день ходил он из цеха в цех, проверял машины, устранял разные неполадки, ругался с электромонтером и рассказывал рабочим разные небылицы, вычитанные из газет.