Костас Кодзяс - Закопчённое небо

Фани вышла к нему в длинном красном халате и туфельках на каблуках. Волосы у нее были сколоты на затылке гребнем. Она взяла его за руки.

— Руки у тебя совсем ледяные, мой мальчик. — Она указала глазами на неплотно закрытую дверь. — Дома сидит. Час целый точу его, чтобы шел в кофейню, а он ни с места.

— Тогда я пойду, — сказал Илиас.

— Нет, мне все равно. Заходи.

Негромкий мужской голос донесся из комнаты:

— Фани, кто это?

Она пропустила вперед своего дружка, сама вошла вслед за ним в комнату, быстро захлопнув за собой дверь.

— Добрый вечер, — пробормотал Илиас.

Бакас сидел на корточках перед жаровней и разгребал угли. Подняв голову, он посмотрел на юношу своими глазками-бусинками.

— Добрый вечер, — ответил он таким тоном, словно спрашивал: а что вам, собственно, здесь надо?

— Андреас, он пришел проститься с нами. Через два дня ему идти в солдаты, — поспешила вмешаться Фани.

— Ба! В солдаты?

— Да. И через два дня, — подтвердил Илиас.

Наступило неловкое молчание. Илиас робко присел на стул. Он пристально смотрел на мужа Фани, избегавшего теперь встречаться с ним взглядом. Бакас с его острым носом и срезанным подбородком напоминал какую-то птицу. Трудно было представить, что этот жалкий человечек был прежде хорошим футболистом. Фани частенько заводила с ним разговор о тех годах, хотя познакомилась с ним позже, когда он уже потерял спортивную форму и быстро уставал во время игры. После женитьбы ему предложили стать тренером команды, но он отказался, понимая, как горько ему будет смотреть на молодых футболистов, скачущих по полю, как косули. По той же причине он никогда не ходил на матчи. Бакас предпочел подыскать себе работу, дающую верный кусок хлеба.

«Если от тебя бежит мяч, значит, все от тебя скоро побегут, как от падали», — обронил он однажды, возможно, в ответ на откровенное заявление Фани: «Все вокруг только о тебе и говорили, и я точно ослепла. А теперь вон до чего докатился — не на что даже пару чулок мне купить. Кто бы мог тогда подумать такое!»

Молчание, воцарившееся в комнате, становилось тягостным.

— Холодно, — выдавил наконец из себя Илиас.

— Да, снег даже выпал! — сказала Фани.

Бакас помешивал угли. Фанн, стоявшая за спиной мужа, лукаво улыбнулась Илиасу. Потом она прошла мимо него и потихоньку ущипнула его за бедро. Угли уже разгорелись. Но Бакас, не поднимая глаз от жаровни, усердно разгребал щипцами золу. Свинцовое молчание гнетуще действовало на всех.

— На заводе как будто неспокойно? — спросил Илиас. — Там работает мой братишка. Сегодня утром к нам домой приходили из асфалии. Мать, бедняжка, перепугалась…

— Асфалия, асфалия! — пробурчал встревоженно Бакас и тут же обратился к жене: — Вот, слышишь? А я о чем говорил тебе сегодня после работы? Слышишь, Фани?

— Тьфу! Ты мне совсем заморочил голову.

— Это я ей голову заморочил! — Обернувшись к Илиасу, он сказал с презрением: — Ох, эти женщины! Наряды, помада, а все прочее им трын-трава! Говорят, завтра будет двухчасовая стачка. Из профсоюза к нам сегодня присылали людей, они кричали на нас, не сходите, мол, с ума и учтите, мы тут ни при чем! — Лицо его, оживившееся на минуту, опять застыло. — Что понадобилось асфалии? — спросил он.

— Сведения об одном рабочем. Он живет в нашем дворе. Сарантис. Может, ты его знаешь?

— Нет, — ответил Бакас и слегка вздрогнул. Потом опять устремил взгляд на горящие угли и задумался. — Больше всего я боюсь, как бы нас не уволили, — после некоторого молчания пробормотал он.

— Хватит! — сердито проворчала Фани. — Я заведу патефон.

Бакас посмотрел на Илиаса.

— Ох, эти женщины! Наряды, помада! Они не способны подумать: «А что мы будем есть, если наши мужья останутся без работы?»

— Раз это так серьезно, то прими меры. А домой безработным лучше носа не показывай. У меня нет ни малейшей охоты сидеть на мели, — сказала Фани мужу.

Она выбрала пластинку, сменила иглу и, когда патефон заиграл, стала тихо напевать мелодию.

От последних слов Фани Илиасу стало не по себе. Он покосился на Бакаса, который, сжавшись в комок, сидел у жаровни. Бакас цеплялся за эту женщину и готов был терпеть любое унижение, лишь бы она не гнала его от себя. Илиасу невольно вспомнился его отец. Между ним и Бакасом определенно существовало сходство. Оба они, по сути дела, давно уже были мертвы и в ожидании физической смерти лишь влачили жалкое существование, опускаясь все ниже на дно. Он почувствовал презрение к Фани.