Костас Кодзяс - Закопчённое небо

Калека точно окаменел. Его взгляд теперь вместе с ветром блуждал среди мелькавших теней. Ему хотелось кинуться вниз, отдаться безумству духов, дикий вопль которых стоял у него в ушах. Всего четверть метра отделяли его от края пропасти. Но руки его застыли, вцепившись в колеса.

И вдруг Илиасу померещилось, что возле него проскользнула знакомая тень и послышался голос: «Эй, приятель, ты куда?» — «Один толчок! Подтолкни посильней коляску», — взмолился он.

Илиас облился холодным потом. Ему показалось, что его мать внезапно отделилась от толпы теней, и он обезумевшим взглядом впился в ее лицо.

«Что ты делаешь, Илиас, здесь среди ночи?» — «Замечтался я, мама». — «Заманят тебя к себе злые духи. Побойся их, сынок!» — «Я уже ничего не боюсь. Все равно мне конец».

Ледяной ветер хлестал его по лицу. От страха, как бы руки его, ослабев, не отпустили колеса, которые сами покатятся вниз, он пришел в себя на секунду. Но тут же ему опять почудилось, что рядом с ним стоит его товарищ.

«Один толчок, всего один толчок», — взмолился он снова.

Глаза калеки наполнились слезами. Привидения, обступившие его, стали постепенно исчезать. Застыв на месте, смотрел он на взбунтовавшуюся природу, неистовствующую при приближении бури. Он не мог пошевельнуться. Долго стоял он на краю пропасти, сломленный, униженный, полный нерешительности. Потом развернулся и медленно поехал назад.

Добравшись до площади, он остановился возле знакомого киоска. Он был на грани безумия.

— Подожди, я уже закрываю. Давай перекинемся в картишки, — предложил ему приятель.

— Закажи узо, — попросил его Илиас.

— Ну и ну! Тоска тебя, что ли, сегодня заела? В кофейне они изрядно выпили.

— Ну, дружище, обстряпал ты дельце? Раздобудь только права, мы их тут же пристроим, у меня есть покупатель. А денежки — скажем, чтоб гнал наличными, — добавил приятель.

— Еще узо! — заорал Илиас.

— Да что с тобой?

— Еще узо!

В это время к владельцу киоска подошел какой-то знакомый и заговорил с ним об арестах рабочих с фармацевтического завода. Илиас молча прислушивался к их беседе.

Домой он вернулся пьяный. Мать хотела раздеть его, уложить в постель, но он потребовал гитару, которая, давно им забытая, пылилась на шкафу. Мариго, обрадовавшись, дала ее сыну и села рядом с ним.

Красивые звуки оживили холодную мрачную комнату. Склонив набок голову, калека приник к струнам; лицо его странно подергивалось. Он долго играл. Потом положил на пол гитару и, поднеся к губам исхудавшие руки матери, стал с жаром целовать их.

Тик-так! Тик-так! Тик-так! — нарушая тишину, тикали старые часы на буфете.

Почти совсем стемнело, но маленький Хараламбакис знал, что свет в комнате не зажгут до возвращения отца. Георгия ждала его, стоя у окна.

Подойдя к матери, мальчик прижался к ней.

— Осторожно, не толкни меня в живот! Сколько раз я тебе говорила! — закричала на него Георгия.

Она попыталась отстранить сына, но он крепко уцепился за ее фартук. Хараламбакис, робкий, болезненный мальчик, очень боялся матери. Его не удивляло, что она стоит сейчас, поглощенная своими мыслями, прижавшись лбом к стеклу. У него были свои собственные приметы, по которым он чувствовал, насколько сгустилась атмосфера в доме. Наверно, мать рассердилась, потому что он чуть не толкнул ее в большой, вздувшийся живот. Он часто с удивлением слушал разговоры взрослых о том, что скоро у него появится братик. Но когда мальчик видел этот огромный живот, ему хотелось, чтобы мать погладила его по голове или разрешила по крайней мере прижаться к ней. Ее молчание ему не нравилось. Прошедший день оставил у него множество недоуменных вопросов.

Георгия смотрела в окно. Бесконечные вопросы мальчика отвлекали ее от собственных мыслей. Неохотно, делая над собой усилие, отвечала она на них.

Хараламбакис не знал, что мать его была некогда очень красивой. Он видел лишь ее грустные глаза, морщины на лбу, а несколько лет назад, после того как она поднималась на гору за дровами, еще и кровавые ссадины на ногах. Если бы ему показали веселую девушку, которая гуляла вместе с его отцом по склону холма, и сказали, что такой была его мать, то он испугался бы, решив, что злая волшебница из сказки заколдовала эту девушку, отняв у нее красоту. (Мальчику еще рано было знать, что у рабочих людей в отличие от торгашей нет меркантильного подхода к жизни, что даже в самом бедственном положении они женятся, обзаводятся детьми, населяют землю новым поколением, доказывая этим, что человек — нечто великое и вечное.) С тех пор как Хараламбакис помнил себя, он привык видеть свою мать молчаливой, подавленной, угрюмой, в темном платке на голове.