Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает

Кто-то позвонил у входной двери. Виттенбек услышал голос Регины. Жена говорила так тихо, что невозможно было что-либо разобрать. Потом раздался голос какого-то мужчины. Аксель быстро вскочил и понесся с громким криком:

— Дядя Клаус! Дядя Клаус!

Некоторое время ничего не было слышно, кроме шума игрушечного поезда, который тащился по рельсам. Виттенбек перевел стрелку, и длинный состав пошел по другому пути. Тогда Виттенбек пустил и второй состав — товарный, но только в обратном направлении. Товарняк быстро набрал скорость. Составы шли в разных направлениях, однако по одному пути. Виттенбек ждал, что они сейчас столкнутся, хотя знал, что для игрушечной дороги это означало бы катастрофу. И она произошла… На крутом повороте последний вагон товарного состава сошел с рельсов и, сделав рывок, коснулся локомотива пассажирского поезда. Посыпались искры, запахло горелой резиной, и Виттенбек выключил ток.

Аксель подбежал к отцу. Он был бледен и молчал, уставившись на столкнувшиеся вагончики. А потом вдруг начал всхлипывать, его тельце мелко вздрагивало.

Испугавшись за сына, Виттенбек прижал его к себе и попытался успокоить. Однако Аксель продолжал плакать и вырывался из рук отца. Наконец оттолкнув его от себя, мальчуган схватил паровозик и, прижав к груди, закричал:

— Мой паровозик сломался! Дядюшка Клаус, он сломал мой паровозик!

Но дяди Клауса уже не было. На пороге комнаты показалась Регина. Аксель бросился к матери, и она принялась утешать его:

— Успокойся, маленький. После обеда мы пойдем на телевизионную башню. Дядюшка Клаус купил три билета, он возьмет нас с собой. Все будет хорошо. А паровозик твой мы отдадим в ремонт… Все будет хорошо…

После небольшой паузы унтер-офицер продолжал свой рассказ:

— Вскоре меня призвали в армию. Было это в мае. Выбрав свободный вечер, я отправился попрощаться с Теа. Она показалась мне какой-то грустной, неразговорчивой, не такой, как всегда. Провожая меня до дверей, она прошептала: «Ты знаешь, я советовалась с врачами. Я могу иметь детей… Я хочу ребенка…»

В палатке стало тихо.

В это время зазвонил телефон. Дежурный попросил майора Виттенбека и доложил, что на огневой позиции задержана машина с офицером и шофером.

Виттенбек на миг задумался, а затем приказал:

— Пусть ждут!

Дежурный с кем-то переговорил, а затем сказал майору, что задержанные промокли до нитки. С дороги они съехали и угодили прямо в болото. А офицер, полковник, спрашивал о майоре.

— Его фамилия Кристиан? — поинтересовался майор.

— Нет, его фамилия Шанц.

На огневой позиции было темно, и только на просеке, где стояли одинокая палатка и походные кухни, можно было различить несколько световых пятен. Как только дежурный произнес по телефону фамилию задержанного, майор сразу вспомнил о Фридерике и лишь потом подумал о полковнике, который совсем не походил на дочь. В лице Фридерики не было острых линий, как не было и ничего тяжелого или грубоватого. Она и в жизни была такой, как на фотографии в стенгазете. На лице застыло радостное выражение любопытства без тени разочарования или настороженности. С годами она, конечно, изменилась, но отнюдь не в худшую сторону: она стала взрослее и ярче. Чтобы отгадать характер Фридерики, Виттенбеку понадобился бы целый альбом с ее фотокарточками, а приходилось довольствоваться половинкой фото, которую он ухитрился сорвать.

Каждый раз, когда выдавалась свободная минута, майор доставал из кармана обрывок фотографии и смотрел на него. Иногда это случалось в палатке, иногда на огневой позиции, а порой во время марша, прямо в машине. Он запомнил каждую черточку на лице девушки, кажется, навсегда.

После обеда, когда солдатам предоставлялся короткий отдых, майор не спеша обходил батареи, чтобы убедиться, что его артиллеристы обеспечены всем необходимым. Кое с кем из солдат он заговаривал: одного хвалил, другого слегка журил, третьему отвечал на вопросы, а четвертого сам о чем-то спрашивал. Во время этого обхода майор видел солдат и офицеров, которые писали письма. Им он в душе по-доброму завидовал, так как связь солдата или офицера с домом, поддерживаемая с помощью писем, очень много значит.

Все, кто писал домой или любимым, одним своим видом напоминали Виттенбеку о том, чего именно ему не хватало. Люди, оказавшиеся в его положении, на войне обычно бывают храбрыми до самопожертвования, потому что все, что им дорого, они носят с собой — и любовь, и ненависть, и радость, и горе. И все это у них обычно связано с жизнью подразделения и части, в которой они служат, а своих солдат они воспринимают как частичку самого себя. И если такому человеку вдруг приходится расставаться с ними, то это оборачивается для него настоящей трагедией. Он может оказаться в положении безродного, гонимого, не способного надолго задержаться на одном месте.