Глядя на письмо, Фридерика открылась матери. Она рассказала ей о своем чувстве, о своих надеждах и опасениях. Мать слушала не перебивая. И Фридерика была с ней откровенна, как никогда прежде. После обеда она кое-что все же выяснила — она нащупала половинку своей фотографии. Виттенбек, видимо, прислал ей фото обратно. Но зачем? С какой целью? Майор относился к числу порядочных людей, которые всегда добиваются ясности, а если не решаются пойти на объяснение, то сообщают об этом письменно.
Получив письмо, Фридерика пошла в лес, к своей любимой березке, чтобы там прочесть его. Там, как ей казалось, она легче могла пережить то, что ее ожидало.
Возле березки Фридерика села на пенек. Она припомнила все свои встречи с Виттенбеком. Их оказалось не так уж много, но ни один мужчина до сих пор не интересовал ее так, как он, ни один не доставлял столько радости и муки. Прежде Фридерика не стала бы долго колебаться и вскрыла бы письмо. Однако сейчас она решила не делать этого, ведь если бы в нем было что-нибудь плохое, она бы не поехала в Барсеков, а ей так хотелось еще раз увидеть майора, поговорить с ним и по его поведению определить, как он к ней относится.
— Завтра я поеду в Барсеков, а письмо возьму с собой. Что ты на это скажешь? — спросила Фридерика у матери.
Гудрун Шанц только кивнула. «Женщины, безусловно, правы, — подумала она. — Фридерика вмешалась в чужую семейную жизнь. Они не знают одного — Фридерика по-настоящему полюбила этого майора…»
— Знаешь, что я тебе скажу: поезжай! По крайней мере, все выяснишь. Поезжай, Рике!
Фридерика встала и, опустившись на пол у ног матери, положила голову ей на колени.
«Она должна туда поехать, — думала Гудрун Шанц. — Обязательно должна поехать, только вот не знаю, чего ей пожелать…»
Майор Пульмейер стоял перед лейтенантом Анертом, который даже в фуражке был на целую голову ниже его. Пульмейер охотно сел бы, чтобы лейтенант не страдал от своего маленького роста, но сесть было не на что. В эту минуту командир роты был готов пойти на что угодно, лишь бы успокоить лейтенанта и дать ему возможность откровенно рассказать, как они потравили озимое поле.
Донесение о потраве посевов поступило в штаб батальона вчера вечером. Майор Зигель и майор Пульмейер вдвоем обсудили случившееся. Они сознавали, что за это ЧП несут ответственность наравне с лейтенантом Анертом.
В конце обсуждения комбат сказал:
— Анерта вызови на завтра. Сообщишь ему об этом только утром, пусть ночь поспит спокойно. — И тут же спросил Пульмейера: — А что бы ты сделал на его месте?
Ротный пожал плечами:
— Спроси что-нибудь полегче. Если бы мы выбрали другой маршрут, то не успели бы к назначенному часу.
Майор Зигель махнул рукой. Он встал, походил взад и вперед по палатке, затем закурил сигару и сделал несколько глубоких затяжек.
Майор Пульмейер вызвался было поехать в штаб дивизии вместо Анерта, но генерал Вернер приказал прибыть в Барсеков майору Зигелю и лейтенанту Анерту…
И вот теперь майор Пульмейер тихо сказал:
— Идите, товарищ лейтенант, майор Зигель ждет вас.
— Слушаюсь!
— Ни пуха тебе! — пожелал ему вслед майор.
Но лейтенант уже не слышал этих слов ротного. Он шел, широко шагая, словно на учебном плацу.
Майор же стоял и думал о том, что ему все же следовало поехать в штаб дивизии вместо Анерта. Сообщив лейтенанту, что его взвод назначается в головную походную заставу, ротный сначала волновался. Но чем дальше они продвигались, тем спокойнее он становился, уверовав, что лейтенант точно выполнит приказ и приведет колонну в назначенное место в срок. И все-таки, когда они встретились на месте посадки в вертолеты, командир роты испытал удивление: ведь лейтенант Анерт прибыл туда вовремя, не заблудившись в пути. Порадовало майора и то, что лейтенант действовал совершенно самостоятельно и за время марша ни разу не обратился к нему за помощью или советом. На связь он выходил только тогда, когда ожидал подхода основных сил к естественным препятствиям, к труднопроходимым участкам и к местам, где нужно было менять направление движения. Во время этого ночного марша лейтенант Анерт зарекомендовал себя с хорошей стороны, если бы не это злополучное поле с озимой пшеницей.
Командир роты вполне допускал, что в темноте лейтенант принял поле за самый обыкновенный луг. Позже, следуя за ним по пятам, ни сам Пульмейер, ни другие командиры не заметили потравленного поля, а должны были бы заметить.
Читать дальше