Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм

— Тебя сотворила гроза из тучи, света и дождя!

— Ты такой, каким я хотела видеть тебя.

После грозы ночь была прохладной и кроткой, воскресный день вставал по-летнему полыхающий, душный, но запомнился он не поэтому. Первым пришел к Оленичу Эдик. Он сел во дворе в тени деревьев и почти все время молчал. Оно и понятно: решалась его собственная судьба. Оленич понимал Эдика и не трогал его: пусть думает, пусть осмысливает свою жизнь и то, что случилось с ним.

Появилась Тоня Магарова, поздоровалась, сказала Оленичу, что ребята уже собираются возле сельсовета. Но Андрей видел на ее лице тень глубокой задумчивости, непонятное страдание. Шепнул Люде:

— Девочку что-то мучает. Наверное, не все она высказала вчера. Или сожалеет, что был тот разговор.

Тоня подсела к Эдику, но парень что-то спросил у нее, она ответила неохотно. И вдруг поднялась и подошла к Оленичу:

— Андрей Петрович, не знаю, как вам сказать… И обидно, и стыдно…

— Не узнаю тебя, Тоня! — улыбнулся ей Оленич. — У вас ведь с тобой одно правило — говорить прямо и открыто все, что хочешь сказать. И только правду! Не так ли?

— Нехорошо подслушивать. Ненавижу тех, кто подслушивает, подглядывает, нашептывает. Но я невольно подслушала и узнала нечто ужасное: сегодня должен к вам приехать районный психиатр.

— Опять эта ерунда! — с досадой промолвил Оленич. — Чего ты беспокоишься? У меня все в порядке!

Но Людмила насторожилась:

— Не отмахивайся, Андрюша: Тоня встревожена не напрасно. Хотя бы Гордей заехал сюда! Все было бы проще.

В разговор вмешался Эдуард:

— Андрей Петрович, вы извините меня. Об этом я узнал еще во время грозы. Тоня мне рассказала. Она услышала, что ее отец хочет удостовериться в вашем психическом здоровье. Я понял, в чем тут дело. И Тоня поняла. Они хотят спрятать вас в психушку. Тогда мы пошли на почту, я позвонил Кубанову и поделился нашим беспокойством. Тоня тоже говорила с Николаем Григорьевичем. И он пообещал с профессором немедленно вылететь сюда. Можете меня ругать, но мы иначе не могли поступить.

Оленич скептически усмехнулся:

— Думаю, что напрасно вы, ребята, побеспокоили моих друзей. Ну да ладно, прилетят, хоть повидаемся…

Когда возле двора появился Роман на мотоцикле, Андрей Петрович попросил его доставить записку майору Отарову. Через несколько минут начальник заставы приехал на машине с четырьмя вооруженными бойцами. Но в это же самое время над Булатовкой закружил небольшой самолет с красным крестом на фюзеляже. Он, наверное, искал колхозную посадочную полосу. Теперь собравшиеся во дворе люди выходили на улицу, высматривая гостей. Шутка ли! Столичный журналист и профессор прилетели!

Отаров спросил у Оленича:

— Ну что, пойдем брать незваного гостя?

— Подожди, майор. У меня тут сейчас будет очень важная встреча.

— Может, я выставлю посты на подступах к болотам?

— Не надо, Эдуард сказал, что Крыж до вечера никуда не двинется с того места, где сейчас затаился.

— Но ведь никто не знает, где именно то место! А ночью…

— Тут есть люди, которые знают каждую кочку на болоте и каждый камень на суше. Вот придет его сестра, Евдокия, она проведет тебя с закрытыми глазами по всем болотам.

— Хорошо, — согласился Отаров. — Но и затягивать не рекомендую. Тем более, что у меня работы на заставе много: сегодня прибывает генерал Стожар.

— Сегодня? Это даже очень кстати!

Оленич все время посматривал на улицу: он ожидал увидеть не столько Николая, сколько Женю Соколову… Бывшую Соколову, а теперь чужую и далекую, а может, и незнакомую Дарченко.

Но вот подошла колхозная легковая машина, на которой ездил Магаров. Из нее вышел сперва Добрыня, он отворил заднюю дверцу и помог, взяв за руку, выйти женщине. Издали она показалась маленькой и старенькой, немного неуклюжей, но в хорошем плаще и шляпке и с большой сумкой через плечо. Вот она повернулась лицом к воротам, и Андрей узнал ее. Он узнал ее голубовато-серые глаза, он узнал ее острый подбородочек и ту падающую на лоб прядку волос, что всегда выглядывала из-под кубанки и придавала ее лицу смелость и лихость. Но боже, как она неузнаваемо изменилась! Нет, в душе Андрея не вспыхнул огонь, но что-то теплое, трогающее душу, шевельнулось, и он вспомнил, как она скакала на коне рядом с ним, возвращаясь из госпиталя от командира эскадрона Воронина, вспомнил, как она натрудила ногу во время перехода из Нальчика в Тырныауз и какой она показалась ему тогда легонькой, когда он сажал ее на осла! И вспомнил ее юное, почти детское личико, залитое лунным сиянием той последней ночью перед решающим боем капитана Истомина. И вспомнил самого Истомина, тяжело раненного, лежащего на песке под боярышником, и его отчаянную шутку, обращенную к самому себе: «Ни вздоха, о друг мой Истомин!» Он вспомнил ее последние слова: «Прощай, Андрюша! Мне бы рядом с тобою умереть…»