Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки

– Ну, не совсем так...

– Вот это твое «не совсем» сейчас предмет дискуссии внизу. Они там всерьез обсуждают, считать Чайковского революционером или нет... Борода их смущает... Вроде как у Маркса... Ладно, ты не очень распространяйся... Нужен будешь, вызовем.

Отдадим должное «дзержинцам». Начальнику политотдела об этом случае они не рассказали.

Строительную команду у меня отобрали. У Игнатова теперь душа болела за Дом офицеров. По дивизионным меркам это была пирамида Хеопса. Большой бетонно-металлический сарай, обшитый изнутри деревом. Даже специального «инструктора по дереву» выписали из Союза. Такой мастеровитого вида мужичок в поношенном пиджачке.

Любопытно, как фильтрует память события. Вот осталась ссора с начальником Дома офицеров. Тимошенко или Тимохин, не помню. Мы с ним вроде в приятельских отношениях были. Но вот для работы им понадобились инструменты. Дал, как людям, – у меня был хороший набор. Загубили, испохабили. Плотницким «перышком» бетон тесали, на ключах грани побили, да и все в извести, в краске. Я разозлился, помню. Без инструмента в таких условиях человек ни хрена не стоит. Иди в бой с голыми руками! А что значит в Афгане накопить такой набор? Тут и подарки, и из Союза железо привозное (вместо еды и водки!), и благоприобретенное по случаю. Я гордился тем, что приходили люди, зная: есть в редакции и ключ редкий, и дрель, и рубанок нормальный. А тут...

Посланца Тимохина этого я просто на х... от порога послал и больше инструмент не дал. Пожаловались они Игнатову. А тут у меня в гостях был Сергей Морозов, корреспондент «Фрунзевца», родом сам из Грозного, земляк, значит.

Ну, пошли за компанию на разборки.

Игнатов стоял у Дома офицеров, как Петр на «брегах Невы». Издалека еще грозно начал: «Что ты, Рамазанов, морда нерусская, почему работу тормозишь? Тебе ведь помогали? Смотри у меня! Отдай инструмент!»

Серега Морозов шепнул: «Вот почему я и не хотел служить в дивизионке, да в войсках...»

Инструмент на погибель я отдал. Ну не весь, конечно. И не самый лучший. Но к Дому офицеров и его начальнику близко не подходил. А слова Морозова засели в душе. Так и буду «мордой нерусской»?

Да вот ведь что было несообразно. По духу, по культуре, по образу жизни я был больше русский, чем... многие Ивановы да Петровы вокруг. Слов «манкурт», «маргинал» тогда в ходу не было. Слава богу, и теперь они не в ходу! Но вот многие кровно-русские даже песен своих не знали. А меня бабка Мария во младенчестве казачьими песнями убаюкивала да Лермонтова напевала: «Злой чечен ползет на берег...»

Эх, бабушка, зло-то я в основном видел не от чеченов и евреев, про которых любят анекдоты рассказывать. Они-то были в те годы нормальные ребята. А вот свои, голубоглазые, с пшеничными волосами. Они меня только за одну фамилию – Рамазанов – в дерьмо пытались запихать. Ну, с кем поведешься...

А с другой стороны, чего чистокровному «болдырю» жаловаться? Интернационализм – это выдумали немцы, евреи и грузины, когда, каждый со своим, на Русь шли. А тут в своей крови «неоднородной» война идет. А уж извне – какой там «мир и благоволение»? Чушь все это!

Что же это за храм такой – «братство народов», если он годами создается и днями рушится?

Это уже не про Афган...

Работы по обустройству типографии приобрели характер культа. Не буду отводить здесь себе роль верховного жреца, хотя был «за все ответчиком», командиром и начальником. Просто действовал личным примером, потому что и мне эта работа была в радость. А солдаты, эти чистые душой крестьянские парни, они весной особо скучали по созидательному труду. Да и потом, они делали все для себя. Здесь им предстояло жить, работать, «тащить свой Афган». Думаю, что свою роль играло и чувство ложной вины (о, это мощная штука!), ведь их сверстники в батальонах несли боевую службу, выходили в рейды, они видели, как мимо проносились БМП и БТРы, облепленные грозно-грязными воинами, увешанными оружием разных систем. По поводу «грязных» поймите правильно: через пятнадцать минут езды на БМП по проселку в Афгане, если ваша машина не головная, человек покрывается слоем пыли, которая по сухой коже катается как крахмал, а соединяясь с потом, превращается в липкую грязь цвета какао.

Но, думаю, я это чувство несуществующей вины со своих ребят снял. При любом удобном случае разъяснял, что в армии, где все служит силам разрушения и потребления, редакция – одна из немногих созидающих, производящих структур. И этим нужно гордиться. А то ведь чувство вины – опасная штука для нормального человека: немногие герои переживают его без последствий. А зачем Родине столько шизиков?