Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки

Господи, милость твоя безгранична.

Мне и раньше не нужно было доказывать, что Ты есть.

А ныне... «присно и во веки веков»!

О Господе поет душа моя.

Но и еще кое о чем:

– Я БМП водить не умею, слышь, лейтенант. И вот тут еще мины...

– Да я умею водить. Но мы отсюда не вылезем. Нас тащить надо... Сейчас кто-нибудь приедет, помогут...

Кой хрен, помогут. Мчались мимо, как ураганом несло. А мы стояли на броне, будто на островке, среди моря грязи, с косой башней и кривой пушкой. Наконец тормознула БМП. Как две капли воды на нашего похожий вихрастый лейтенант крикнул: «Андрюха, как тебя угораздило?» На нас он не обратил внимания. Ну и правильно. Это были их, лейтенантские дела. Они жили этой дорогой, этими боевыми приключениями. От них пахло адреналином так же густо, как от мускусной крысы. Неважно, что основой усиленной работы надпочечников была их собственная бесшабашность и непроходимая тупость их отцов-командиров. А такие пассажиры, как мы, только усиливали внутренний хаос: политзанятия, социалистическое соревнование, конспекты трудов классиков марксизма-ленинизма...

В Баглан мы въезжали под изумленные взгляды афганцев. Такой «пьяной» БМП они еще не видели. Скрежетал о гусеницы обрывок фальшборта, висела на броне пушка, а башня походила на киргизскую шапку, после того как ее владельцу съездили по уху...

Не один раз я задумывался над тем, что заставило меня за секунду до удара наклонить голову... И почему я стал жевать этот холодный, черствый хлеб...

Уж не помню, почему я досидел в Кундузе до 30 декабря? То ли ждал приказа на ответственного секретаря, которого рекомендовал в редакторы «За честь Родины», то ли еще что... К этому времени, кстати, пришла из Кабула весточка о Куюне. Его «комиссовали» через «психушку». А Танька, святая душа, еще рассчитывала с него должок получить в чеках, и немалый, по нашим меркам, – двести или триста, помнится. Какой там! Он из-за решетки материл ее во весь голос, пока Татьяна ретировалась по пустынному двору кабульского госпиталя.

Проводы мне были противны. Говорят на них одно, думают о другом. Так, выпил со своими.

Собирать мне было нечего. Всю экипировку оставил солдатам. Пусть носят. С Афгана, как с кладбища, не надо увозить ничего.

Правда, взял я в «чекушке» пару банок хорошего чаю, да вот еще по особой милости, в награду за службу, мне выписали талон на покупку магнитолы. Я и купил ее за 190 чеков. Она и снаружи, и внутри была вся пластмассовая и называлась «Siemens Club». Такой милый серебристый однокассетник размером с наш «ВЭФ» или «Альпинист».

«ФЭД», объективы, негативы. Блокноты. Несколько кассет с песнями Гугуш и Ахмада Заира. Вот и все.

Я закрыл чемоданчик. Тот самый, из кожзаменителя, с которым прибыл в Афган в апреле 1981 года. Постоял в кабинетике. Попрощался с солдатиками. Попросил не провожать. Сослался на родовую примету – дескать, нельзя нам по традиции.

Ушел – так ушел.

«Бас халас», – так говорили дукандоры, давая знать, что дальнейший торг неуместен.

К середине дня я уже сидел в Ташкенте, в аэропорту, с билетом на утро 31 декабря.

По всем расчетам, к Новому году я успевал добраться до Белой Церкви. Но судьба распорядилась иначе. Рейс откладывался час за часом. Потом все же вылетели в Киев, но за полчаса до новогодних курантов приземлились в Одессе.

Жив еще «матрос-партизан Железняк»!

Нас выгнали из теплого самолета на двадцатиградусный мороз и ветер. И мы пешком от рулежки побрели к аэровокзалу. Бой курантов застал нас на перроне. Слава богу, была в нашей компании офицерской и бутылка водки, и бутылка шампанского...

Из всего, что было потом, непосредственно к «афганским историям» я причислю два эпизода. Все остальное, связанное с Афганистаном, – иное дело.

– ...А ты знаешь, Куюня-то здесь в гостинице КЭЧ остановился, – «обрадовал» меня коллега. – У вас там, говорят, история была... – Капитан семитского обличья зажмурился от удовольствия.

– Ни хрена там не было. Врут, – отрезал я.

Куюня лежал на смятой койке в комнате, пропитанной сложных запахом духов, грязных носков, перегара и табака. Обличьем он напоминал больного осьминога. Красно-сине-зеленый, опухший, беспомощный. Под глазом свежий синяк.

– Ну что, доигрался? Уволили? Куда теперь?

– А чего доигрался, командир? Ну чего?

– Сам знаешь...

– Да ничего не было. А что уволили, так у меня диплом. Пойду в школу историю преподавать.