Василий Ванюшин - Штурм

В углу при свете маленькой электролампочки, горевшей от движка, она записывала под диктовку врача:

— Проникающее ранение грудной клетки — срочная операция… Осколочное ранение бедра — обработка, эвакуация… Касательное ранение плеча — отправка в ГЛР {1} 1 Госпиталь легко раненных. …

Подошла еще одна санитарная машина. В медсанбате почти нет мужчин-санитаров, отправлены на передовую. Девушки стали выгружать и переносить раненых в сортировочную. Лена услышала голос командира медсанбата:

— В штабе дивизии есть раненые. Полковник Афонов требует срочно машину туда.

— Я больше не могу, — устало заявила фельдшер — женщина средних лет, только что приехавшая на «санитарке». — Из сил выбилась. Разве моложе меня не найдется?

— Пусть Гарзавина едет, — сказал командир и ушел.

Все посмотрели на нее, кое-кто с ухмылочкой: ты мало работала, форсила все, поезжай, тем более, что требует Афонов, но это не в его легковой машине раскатывать, — вот о чем говорили их взгляды.

«Нет, нет!» — Лена тряхнула головой и сказала:

— Я готова.

Шофер пахнул на нее махорочным дымом и запахом бензина. Цигарка торчала изо рта, тряслась, и с нее падали крупные искры.

До штаба совсем недалеко. Там погрузили раненых, среди них оказался начальник политотдела Веденеев, и Лена опять упрекнула себя за нехорошие мысли об отце — ведь и с ним может случиться, как с подполковником…

Веденеева усадили в кабину, и Леночка, маленькая, тоненькая, сумела втиснуться туда же. На пути в медсанбат Веденеев тихо произнес:

— Вот, Лена… Я увидел тебя и подумал…

— Вам нельзя разговаривать, товарищ подполковник.

— Надо. Я настаивал, чтобы тебя отправили из дивизии. А увидел сегодня и пожалел. Счастья бы тебе хорошего, настоящего, да война мешает. И Колчину хотел счастья. Молодые вы. Хорошо бы… А сейчас он у немцев в форту, вокруг — бой. Немцы прорвались. Такие-то дела.

— Колчин! — воскликнула Лена, не испытывая никакой обиды на Веденеева, по настоянию которого Сердюк отправил ее к отцу. — Колчин! Его убьют?ꓺ

— Бой идет — парламентеров нет. По законам не должны бы пальцем тронуть, но — фашисты!ꓺ Всего можно ожидать.

Лена замерла. Душевный мир ее сузился, и стал виден только один человек, теперь для нее самый дорогой из всех.

Колчин и немецкий форт. Кенигсберг — это прежде всего форт, и вся война — бой возле форта, и Колчин там, окруженный врагами. Какой глупой и жестокой показалась ей собственная прежняя мысль, вызывавшая раньше восхищение: Колчин в форме немецкого офицера отправляется в тыл врага и там один среди фашистов совершает героические подвиги!ꓺ Не надо подвигов с кровью и смертями — хватит их! Пусть сейчас бы кончилась война! Нужно обычное счастье, с любовью и домашними радостями.

Леночке хотелось поговорить с Веденеевым, ее тянуло с дочерней искренностью приникнуть к нему, потому что он жалел Колчина.

С тревожным чувством и смятенностью в душе она говорила Веденееву торопливо, сбивчиво, но больше не о том, о чем думалось, а о себе, о своей неправоте в недавнем прошлом. Она каялась и тут же уверяла начальника политотдела, что на самом деле не такая избалованная, как о ней говорили, — немножко задирала нос, только и всего; а работать может хорошо, и… тут Лена спохватилась:

— Да что это я о себе! — И она стала теребить Веденеева за рукав и спрашивать о Колчине. — Его непременно убьют, товарищ подполковник? Или… Ну, скажите мне, что думаете? Мне бы капельку надежды!

— Будем надеяться вместе, — с трудом выговорил Веденеев и проглотил скопившуюся во рту кровь. —Там наши люди воюют. Батальон Наумова. Счастье человека, Леночка, не бывает без участия других.

«Юрий не должен погибнуть, нет, нет! — старалась она успокоить себя. — Он сказал: «До свидания, Лена!» Значит, сердцем верил, что вернется. И я должна верить».

Сдав в санбате раненых, Лена поехал в другой рейс, теперь на полковой медицинский пункт, находившийся где- то на окраине Кенигсберга.

— Дорогу вы хорошо знаете? — спросила она у шофера, когда машина тронулась.

— Знать-то знаю, да не в этом суть.

— А в чем же?

— Стреляют кругом. Опасно, — прошамкал заядлый курильщик, двигая цигаркой.

— Боитесь?

Шофер выбросил окурок за стекло и не ответил.

— Что молчишь? — допытывалась Лена.

Шофер, человек не молодой, еще до войны, наверное, немало покрутивший баранку, сказал с заметной обидой:

— Бояться — такое слово ни к чему.