Владимир Владко: Памятник комиссара Бабицкого

Рыжая вихрастая голова комиссара Фимки Бабицкого была способна на самые неожиданные и невероятные выдумки. Обычно неповоротливый и ленивый Фимка делался иногда быстрым, ловким и изобретательным.

— Чорт на Фимку наехал! — говорили тогда его товарищи. Но Фимкина неожиданная затея покоряла их, и они, поругиваясь, помогали Бабицкому. А, когда кончалось дело, всем становилось ясно, что другого выхода и придумать было нельзя. Фимка же сразу как-то тускнел и снова становился медлительным и сонным.

О своих делах Фимка не любил вспоминать.

— А что, в самом деле? Ну, сделал, ну, выдумал. Прошло — и ладно!

— Нет, ты скажи, как ты додумался? Напоил пулеметы пивом, чорт!

— Ну и ладно… Напоил. А, ну, вас!

Фимка поворачивался на койке носом к стене и засыпал.

Веселая новость о Фимкиных пьяных пулеметах дошла и до дивизии. Все рассказывали друг другу эту забавную историю.

Накануне конный взвод, заскочивший из леса в тыл белым, отбил у неприятельского обоза пожарную бочку, в которой оказалось пиво. Бочку торжественно привезли к штабу и решили на утро раздать пиво по взводам. Но утром началась перестрелка, белые пошли в атаку. У наших пулеметчиков не хватало воды в пулеметных кожухах, ближние колодцы были пустыми. Фимка сам взял ведра, выдернул затычку из бочки, наполнил ведра пенившимся пивом и послал их к пулеметам:

— Лей вместо воды! Оно холодное!

Из отверстий пулеметных кожухов шел горьковатый горячий пивной запах; пиво пенилось на земле, выливаемое из кожухов.

Пулеметы работали с пивом не хуже, чем с водой. Атака была отбита, но взводы не получили пива. Его распили после боя пулемётчики. Только и всего.

Позиция полка была на этот раз особенно ответственной. Широкое шоссе от города к городу проходило мимо большого имения "Дубки". Справа местность переходила в болото, слева расстилался заповедный лес. Одно лишь имение стояло на ровном месте, как страж пути: кирпичные сараи, дворовые каменные постройки были полуразрушены, верх барского дома снесен снарядами. Уцелела только старая колокольня домовой барской церкви, сложенная из прочного серого камня.

Фимка Бабицкий не раз лазил на колокольню, шарил там, что-то искал, высматривал.

— Понимаешь, люблю я такие развалины, — объяснял он, — обязательно что-нибудь интересное найдешь. Ты смотри, ей не меньше сотни лет, этой колокольне. И стоит! Как строилась-то: стены в два аршина толщиной. Старина!

Позиция полка в "Дубках" как пробкой затыкала наступление белых. Фронт остановился тут около недели назад, пулеметы Красной армии прочно уперлись на юг. Взять "Дубки" со стороны белых простой атакой было невозможно. И белые готовились к серьезной атаке броневиками, подтягивали силы.

Нам нужно было тоже готовиться, но как-то неожиданно оказалось, что не хватает снарядов и надеяться на защиту артиллерии нельзя, пока не подвезут снаряды. Без артиллерии же позиция в "Дубках" становилась очень слабой. Одна настоящая атака — и придется, отступать.

Вечером разведчики принесли сообщение о приходе белых броневиков. Стало ясно: через день — два будет атака, которую нельзя остановить пулеметами.

Положение делалось все серьезнее и опаснее с каждым часом. И, что было особенно странным, Фимка Бабицкий снова полез на колокольню, вооружившись топором и ломом.

А утром комиссар Бабицкий взял лошадь и поскакал в город в штаб дивизии. О цели его поездки не знал никто: Фимка не любил ничего объяснять, пока дело не становилось совершенно ясным — по крайней мере для него.

В штабе Фимка отыскал комдива и заперся с ним в кабинете. Через полчаса комдив вызвал к себе дивизионного инженера. А еще через два часа из города выехало по направлению к "Дубкам" несколько тачанок, нагруженных плоскими деревянными ящиками. Фимка с дивинженером обогнали тачанки на полпути и галопом примчались в "Дубки".

Фуражка едва держалась на буйных рыжих вихрах Фимки, он был возбужден и что-то горячо доказывал инженеру. Они вдвоем поднялись на колокольню, оставались там пока не подъехали тачанки; затем оба направились в комнату Фимки.

На совещание был приглашен командир полка. Он долго слушал возбужденного комиссара, потом снял фуражку, положил ее на стол.