Марк Гроссман - Засада

— Стан рядом. Нас ждут.

Дом, куда направился Смолин, состоял из двух больших комнат, в которых когда-то отдыхали и варили пищу колхозники.

Постройка была в сильном запустении, стекла в окнах выбиты, рамы порублены на топливо. Взводный приказал завесить проемы плащ-палатками, разрешил людям немного попить из фляг.

И только тогда включил фонарь. На печи, в которую был вмазан большой чугунный котел, сидел человек в обмятом дубленом полушубке, поверх которого тускло мерцал немецкий автомат. Черная борода партизана, как показалось Смолину, была влажна, вероятно, от растаявшего снега.

— С благополучным прибытием, — сказал он, вставая, и от этих спокойных, почти мирных слов всем стало как-то по-домашнему тепло и уютно. — Очень нам большая радость — ваше появление.

— Спасибо, — отозвался Смолин. — Вы не устали?

— Нет, отчего же?

— Тогда, пожалуй, пойдем.

— Да, конечно.

Проводник из партизанского отряда был местный человек и, кажется, профессиональный охотник. Даже лыжи у него были не городские, не армейские, а охотничьи — широкие и короткие. Он шел впереди ядра, в головном дозоре, и Филипп Терновой, шагавший за ним, вдруг подумал, что нет никакой войны, а идут просто два человека по своей земле, чтобы на зорьке потропить зайцев.

Взвод продвигался всю ночь. По лесам и болотам, без дорог, ощущая, как под меховыми жилетами мокнут от пота рубахи.

Перед самым рассветом проводник назначил привал. Он был неразговорчив, этот человек, взявшийся за оружие, чтобы выжечь врагов со своей земли, и Смолин благодарил его в душе за это: и за молчание, и за безмолвную верность Отечеству.

Все подымили самокрутками, спрятанными в кулаки, аккуратно загасили окурки, спрятали их — кто в коробок, кто в карман — и снова заскользили вперед.

Утро пришло внезапно. Метель стихла, будто разбушевавшийся пьяница, истощивший все силы.

«Вот тебе и прогноз!» — невесело подумал Смолин и усмехнулся.

Резко сияло солнце и, отраженное снегом, било в глаза. Не было слышно ни единого звука. На десятки верст окрест, кажется, — ни одного живого существа.

Новобранцы беспокойно переглядывались.

Смолин обменялся с проводником короткими фразами. Тот считал, что опасаться здесь особенно нечего — впереди заболоченная пустынная равнина. Кроме того, было известно: небольшие летучие группы партизанского отряда движутся на некотором удалении от разведки, охраняя ее фланги.

Лейтенант наметил новые азимуты, к чему проводник отнесся с некоторой иронией, так как достаточно хорошо знал дорогу, — и взвод вытянулся в две цепочки.

Кунах и Горкин, замыкавшие строй, срубили каждый по маленькой елочке, привязали их шнурами к поясам — и заметали лыжню.

Дозоры, бежавшие теперь в двухстах метрах впереди и по бокам, молчали: путь чист.

Еще час истек без всяких происшествий.

Но вот Варакушкин, посланный Смолиным в правый дозор, внезапно остановился, несколько мгновений рассматривал снег и быстро направился к взводному.

— Лейтенант, — сказал он шепотом, — там — следы. Два десятка немцев прошли впереди нас полчаса назад.

— Ты убежден в этом? — пристально взглянул на солдата Смолин, и молоденькому разведчику показалось, что ему не верят. — Давай посмотрим вместе.

— Вы сомневаетесь, лейтенант? — с еле приметной обидой спросил дозорный, его длинные заиндевевшие ресницы по-детски вздрогнули.

— Нет, отчего же? — подъезжая к чужим следам, покачал головой взводный. — Но я все-таки хочу знать, почему два десятка, и почему впереди нас, и почему полчаса назад?

— А-а, это можно... — облегченно вздохнул разведчик. — Я помню, чему вы нас учили, Александр Романович. Глядите: ровный, накатанный оттиск, и много следов от палок. Один немец не проложит такую лыжню. Отпечаток одиночки неровен и осыпан с боков. Два-три человека дадут след поровнее, но только десять лыжников и больше так укатают снег. И еще: я подсчитал дыры от штырей.

— Как определил направление?

— По штырям и кольцам палок. Кольцо оставляет полукруглый отпечаток сзади и разорванный — спереди. Если кто-то обгоняет колонну, он делает это с правой стороны. Все обгонные следы — справа от лыжни.

Варакушкин взглянул на Смолина и не увидел на его лице даже признаков волнения. Солдату снова показалось, что лейтенант не верит ни единому его слову. И торопливо заключил:

— Давность следов легко видна. Острые их края держатся час, а то и два. Потом осыпаются. Тут резкая, свежая лыжня, и ее поверхность рыхлится без усилий. Но ведь я не видел немцев, и никто не заметил их. Значит, прошли, думаю, за полчаса до нас.