Павел Кодочигов - Здравствуй, Марта!

Смешил всех обычно неунывающий чернявый политрук Романенко, и они, цыкая и предупреждая друг друга, кивая на темные окна и зажимая рты, смеялись до слез, как смеются дети. Больше всех при этом сердился сам Романенко: «Що вы лыбитесь — я же ничего такого не сказав?» — и этим только подливал масла в огонь.

И странное дело: жизнь на грани смерти не тяготила Марту. Наоборот, она выпрямилась за этот месяц. В глазах появился прежний блеск, улыбка все чаще озаряла ее похудевшее лицо. Отрешенность, апатия прошли — нужно было все время держать себя в руках, быть начеку.

Общая опасность сблизила и породнила их, и сейчас казалось, что без нее будет хуже. Борисов и Романенко могли погубить их, но могли и защитить — у них были пистолеты. Но Борисов и Романенко вот-вот, может быть завтра, будут у своих, а они останутся здесь, и неизвестно, что с ними будет.

Марта понимает, что надо бы повременить: чем позднее они выйдут, тем меньше опасности встретить кого-нибудь на дороге, но нервы не выдерживают, и она, тронув за рукав мать, шепчет:

— Как уйдем, сразу же убери все под полом, чтобы никаких следов. И засыпь туда картошку. Что еще? В случае чего — вы с бабушкой ничего не знаете. Слышишь? У нас никто не жил, и никто к нам не заходил. Спросят меня, скажешь, что еще не возвращалась из Борков. И что бы с тобой ни делали, не признавайся. И ты, бабушка, тоже. Вы ничего не знаете — поняли? Если попадемся, я все возьму на себя — скажу, что случайно встретила на дороге, отбрешусь как-нибудь. Борька... да ладно — ничего с нами не случится... Будем действовать, как договорились, — обращается она к мужчинам. — Я иду первая, вы — чтоб только не терять меня из виду. Если задержат, выручать не надо. Одна я как-нибудь выкручусь, а с вами — сами понимаете... — У нее мелькает мысль: не будь Борьки, она могла бы уйти тоже. И сразу бы пошла на фронт — снайпером, пулеметчицей, санинструктором, разведчицей, переводчицей, кем угодно... Забрать его с собой? Нет, пустое, об этом нечего и думать. И нельзя ей уходить: как оставить мать и бабушку? Исчезнет она — возьмутся за них, и неизвестно, что с ними сделают. Но может случиться так, что у нее и не будет другого выхода — ей придется уходить с ними, и тогда... Марта в отчаянии прикусывает губу. — Идемте же!

— Как идемте? А посидеть? — Романенко так жалобно протягивает это, что они прыскают и посмеиваются над ним, глядя, как деликатно усаживается он на краешек сундучка и как чинно отсиживает на нем положенное по традиции время.

Поднимаются. Борисов протягивает Марте часы:

— Возьми, Марта, на память, чтоб не забыла о нас...

— Ой, что вы! Не надо. Вам надо воевать, а мне они зачем? А забыть?.. Я вас и так не забуду. Никогда! Нам пора! — мягко напоминает она.

Они выходят из дому. Благополучно миновав деревню, углубляются в проселок. Морозный воздух пьянит Борисова и Романенко, они шагают по промерзшей, едва припорошенной снегом земле неуверенно, но Марта дает мужчинам возможность втянуться: идет небыстро, часто останавливается и, сдвинув платок, прислушивается к шелесту тонких, стынущих на морозе веток придорожного кустарника.

Марта ведет Борисова и Романенко до Кукановского кладбища — так решили они со свекром, — дальше пойдут одни, там уже не заблудятся. День проведут в сарае, а на следующую ночь, если повезет, если не нарвутся на засаду, будут у своих. Она могла бы уйти с ними...

По небу несутся легкие белые облака. Холодно и жестко светит луна. «Плохо — мы как на ладони», — думает Марта и тут же застывает на месте. Будто скрип колес по мерзлому снегу послышался ей. Она напряженно вглядывается в тревожно блестящую поляну, в четко вырисовывающиеся зубчатые верхушки деревьев на том, дальнем, краю ее и в следующую секунду бросается прочь с дороги. Убедившись, что Борисов и Романенко последовали ее примеру, спешит к раскидистой сосне. Из-за нее выглядывает на дорогу.

Вовремя!

Отделяясь от леса, растут на глазах повозки. На них горбятся немцы. Марта прижимается к холодному стволу дерева, сливаясь с ним. Колеса скрипят рядом — рукой подать. Немцы сидят на повозках молчаливые, настороженные, готовые на любой подозрительный звук ответить всплесками автоматных очередей. Оттого и молчат, мертво возвышаясь на скрипучих повозках, нацеленные лицами и автоматами в разные стороны, заблаговременно занявшие круговую оборону.

Проехали! Не заметили свежих следов, уводящих в лес! Марта переводит дыхание и усмехается — не услышали же бы они, как она дышит.