Павел Кодочигов - Так и было

Кодочигов Павел Ефимович

Так и было

Аннотация издательства:Новая книга свердловского прозаика построена на реальных событиях, в ней сохранены подлинные имена и фамилии. Только безоглядная вера в победу помогает четырнадцатилетнему Гришке Иванову и другим героям книги стойко выдержать все испытания в смертельной схватке с врагом.

Так и было

Гришка сидел на крыльце и строгал палку. Бездельничал, сказала бы мать, если бы застала за таким занятием. А он и на самом деле бездельничал и за нож взялся ради того, чтобы дать рукам хоть какую-то работу. В другое время вырезывал бы на палке квадратики, ромбики, колечки, спираль вниз пустил, потом закоптил палку на костре, убрал оставшуюся кору и получилась бы знатная трость, какую и в магазине не купить. Теперь Гришка просто сдирал кору длинными и тонкими лентами. Разомлевшие от жары куры окружили было хозяина, похватали белые ленточки, но тут же побросали их и разбрелись по двору.

Лицо мальчишки было насуплено, короткий нос недовольно морщился, а успевшая выгореть на летнем солнце голова клонилась вниз. Гришка думал о войне, вспоминал недавний разговор с отцом. «Какие экзамены, какой техникум?» — удивился отец, когда он заикнулся об отъезде в Ленинград. «Ты же сам хотел, чтобы я ехал учиться!» — «Хотел, пока войны не было». — «Что война? Что война? Она скоро кончится, а экзамены не сдам, так целый год пропадет!» — «Когда она кончится, Гриша, пока не знает никто, — хмуро сказал отец. — В этом году вряд ли».

И оказался прав. Наступали почему-то не наши, а фашисты. Быстро прошли Прибалтику, стали захватывать Ленинградскую область. Когда из Старой Руссы начали эвакуировать заводы и учреждения, решила уходить от фашистов и Гришкина деревня. Снялась вся, но ушла недалеко: навстречу сплошным потоком шли войска и колхозникам приказали освободить дорогу. Свернули в лес, целый день смотрели на колонны военных, на пушки, машины, мотоциклы, даже танкетки и засомневались: надо ли бежать, если фашистов вот-вот погонят обратно? А их погонят: сам Ворошилов обещал в случае чего сокрушить врага малой кровью, могучим ударом, воевать на его, а не на своей земле. «Не видать им красавицы Волги и не пить им из Волги воды», — вещала обнадеживающая всех песня.

Вернулись.

А через несколько дней отец, разглаживая каждую складку, долго навертывал портянки, потом натянул сапоги, потопал, проверяя, хорошо ли устроились в них ноги, и объявил, что уходит в армию. Мать, подозрительно поглядывавшая на него, заголосила: «Чего надумал? Чего надумал! У меня седьмой шевелиться начал... — Повисла на шее отца и заголосила еще громче: — Не отпущу! Никуда не отпущу!» — «Повестка же пришла — красненькая!» — урезонил ее отец. Мать ахнула, прикусила на миг язык и заговорила по-другому: «Филипп, скажи, что ты больной и старый, может, отпустят? Скажи, что ты в германскую в окопах насиделся и газов нанюхался, в гражданскую воевал. Должны же понимать, люди же там!» — «Ладно, скажу, а ты собери побольше еды на дорогу — когда еще на довольствие поставят».

Мать продолжала всхлипывать, но через полчаса отец был накормлен и собран. «Теперь садитесь! Все, все садитесь!» — приказала мать.

Сидели долго. Молчали. Первым поднялся отец, обнял и расцеловал мать, сестренок, братишку Мишу. Его, Гришку, позвал с собой.

Он проводил отца до дороги на Парфино, куда переехал старорусский военкомат. Там отец остановился: «Слушайся мать и береги младших. За меня остаешься, понял?»

Он пошмыгал носом, хотел сказать на прощание что-нибудь хорошее, но не сумел — перехватило горло.

И сейчас сжало, он словно бы ощутил на своей голове тяжелую и теплую отцовскую руку.

Скоро мимо деревни потянулись бесчисленные стада скота. Из западных районов области угоняли коров, лошадей, овец, свиней, даже гусей. От восхода до заката солнца клубилась по дорогам пыль, мычали недоеные коровы, блеяли овцы. Застигнутые в пути темнотой стада ночевали в колхозных загонах. Гонщики шли в деревню, просили женщин подоить коров хоть в подойники, хоть на землю. На землю чаще всего и сдаивали — коров в деревне хватало своих.

Скот фашисты бомбили и обстреливали так же, как и людей. Раненых животных приходилось забивать, и опять беда — что делать с мясом?

День и ночь, почему-то на двуколках, везли раненых, черных от пыли, с искусанными в кровь губами, с тоской и болью в запавших глазах.