Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан

— Дурной, — шептал он. — Разве можно? А если фашисты узнают? Что тогда?

Витя, обеспокоенный не менее Сашка, выглянул за ворота и застыл, пораженный: в село въезжали машины с эсэсовцами. Передняя машина остановилась у дома старосты. Из нее выскочил офицер в сопровождении Аркашки Мирханова, пнул сапогом дверь, вошел в хату.

Витя опрометью кинулся в избу: «Мама, эсэсовцы!»

Мать, не одеваясь, бросилась огородами к соседям предупредить об опасности; хозяйка избы обняла за плечи партизанского врача Неверову, остановившуюся у нее вместе с Витей, повела ее за перегородку.

Эсэсовцы оцепили деревню. Гитлеровский офицер требовал, чтобы староста выдал партизан.

— Это ошибка, господин офицер, — убеждал его староста, почтенный седобородый старик. — Никаких партизан в деревне нет.

— Врешь, сукин сын! — взбесился офицер и приказал вытянувшемуся у притолоки эсэсовцу: — Обыскать!

Выходя, он потряс кулаком перед лицом старика:

— Один партизан нашель — тебе, старый дурак, капут!

— Воля ваша, — развел руками староста.

Эсэсовцы стали шарить по домам.

Когда вошли немецкие солдаты, Сашок стоял у стола, затравленным зверьком озираясь по сторонам, поглядывая то на Витю в постели, до самых глаз укрытого одеялом, то на стоявшую у печки в хозяйском фартуке и платке, с ухватом в руках, партизанского врача Неверову.

Эсэсовцы бесцеремонно раскрывали шкафы, заглядывали под кровати, штыками прокалывали перины.

— Партизанен? — спрашивали они.

Витя прикрыл глаза, лихорадочно блестевшие на бледном лице.

— Вер ист дас? — ткнул в него гитлеровец. — Кто?

— Тиф, тиф, — замахала на него руками сидевшая в изголовье кровати Виктория Карповна.

Гитлеровец брезгливо скривил лицо и отошел.

Неверова, будто продолжая привычное дело, налегла на ухват, достала из печи чугун с водой, вылила ее в корыто. Один из солдат подошел к испуганно сжавшемуся Сашку, присел возле него на корточки.

— Киндер, гут киндер… Знаешь, где партизан? Вот конфет, — гитлеровец вытащил из кармана плитку шоколада. — Слядкий конфет. Рус нет такой. Где партизан?

Саша беспомощно взглянул на мать. Он не знал, надо ли взять шоколадку? Он не хочет ее, но как он должен поступить и что ответить? Поглядел на Витю, но увидел только один глаз, большой, черный и строгий. И Сашок понял.

— Нет, — покачал он головой и спрятал за спину. — У нас не было партизан. И я сытый, я не хочу вашего шоколада.

Витин глаз подобрел, заискрился. Фашист сунул шоколад в карман, пробормотал ругательство, поднялся и отошел от мальчика.

Прошло еще несколько томительных минут. Наконец гитлеровцы уверились, что в доме нет партизан, и ушли.

Эсэсовцы обыскали всю деревню, облазили чердаки и сеновалы, подвалы и чуланы, но партизан не нашли. Возвратившись в избу старосты, офицер подозвал Аркашку, схватил за ухо и закатил ему три звонкие оплеухи, потом круто повернулся на каблуках и пролаял команду — прекратить поиски.

Вместе с эсэсовцами уехал и полицай Мирханов. Аркашка, размазывая по лицу слезы, плаксиво уверял, что партизаны в деревне есть.

Поздно вечером уходили в лагерь двенадцать партизан. Деревня провожала их теплым мерцаньем огоньков коптилок; приветливо шумел навстречу верный соратник — темный лес.

Сумрачным февральским утром Старокрымское шоссе было пустынно. Лишь изредка на большой скорости с шумом проносились «оплели». Они обгоняли одиноко шагавшего по обочине дороги нищего паренька с котомкой через плечо и сучковатой палкой в руках. Паренек вяло поднимал руку — подвези! Но машины пролетали мимо, даже не притормаживая.

Впереди горбился небольшой мостик через ручей. Шоссе, спокойно бежавшее среди лесных зарослей, в этом месте делало крутой поворот и спускалось к морю. На изгибе стоял приземистый дуб. Паренек сел на выпирающий из земли корень, положил палку, сбросил котомку и достал оттуда кукурузную лепешку. Покончив с лепешкой, стряхнул на ладонь крошки с колен и тоже отправил их в рот. Потом спустился к ручью, напился. Поеживаясь от холода, вернулся под дуб, посидел еще, откинувшись на спину, отдыхая.

После привала он шел по шоссе недолго и уже через сотню-другую шагов свернул на проселочную дорогу, углубился в лес и вскоре вышел к небольшой, расположившейся у подножия горы, деревеньке. На окраине ее остановился и долго смотрел на белые домики.

Паренек был невысок ростом, худой и тоненький, и казался совсем еще мальчиком. Он остался, видимо, доволен осмотром, потому что смело подошел к крайней хате и постучал в окно.