Йозеф Секера - Чешская рапсодия

— Я оставил только санитаров и женщин, на что они нам?

— Правильно, товарищ Конядра, правильно, — сказал Киквидзе и, вставая, подал Конядре руку, потом попросил принести документы штаба Половникова.

Через два дня Ефрем Голиков со всем своим эскадроном вернулся из штаба армии и привез Киквидзе благодарность командующего Южным фронтом за пленение генерала Половникова и приказ дать шестнадцатой дивизии по возможности отдых; она получит пополнение — стрелковый полк и батальон конницы.

На следующий день к вечеру пополнение было уже в Зубриловском. Оно явилось в жестокую январскую метель, сначала — кавалерия. Утром начальник штаба дивизии Сыхра сделал смотр новым частям, которые целые две недели отдыхали далеко в степи, в богатой казацкой станице, верной Советам. О безопасности им не слишком приходилось беспокоиться — их защищал сильный партизанский отряд из молодых казаков и бывших пленных австрийцев.

— Жили же, черти! — ворчал Ян Шама. — Гляньте, ребята, до чего отъелись! И не стыдно им показываться нам на глаза!

Посмотреть новых бойцов вышел и Киквидзе и остался доволен. Полчаса он говорил им о задачах своей дивизии. С ним был новый комиссар дивизии Моисей Науман, приехавший вместе с Голиковым, — молодой человек, обращавший на себя внимание не только немецкой фамилией; из-под папахи твердо, строго глядели его глаза, и выступал он, как опытный оратор. Чем дольше он говорил, тем живее реагировали бойцы на его суховатый юмор, и это не нравилось начдиву.

— Странный юноша, — сказал Киквидзе Сыхре. — Бойцы все-таки не публика в оперетте…

Сейчас же после митинга, согласно приказу, который Сыхра отдал еще накануне вечером, командиры полков развели пополнение по своим частям. Начдив, вызвав Шаму с Ганзой, выехал в их сопровождении к передовым постам около Ярыженской. Равнина уже покрылась свежим снегом, скрывшим и могилы, и воронки от снарядов. К полудню начдив возвратился в большой дом, который занял, оставив хозяйке только просторную кухню да чулан за нею.

— В вашей кухне будут обогреваться мои кавалеристы, — сказал он хозяйке.

Женщина поклонилась, оглядывая из-под опущенных век его крепкую фигуру и смуглое гордое лицо с черными усами.

После обеда Киквидзе созвал командиров новых подразделений, чтобы узнать их ближе и познакомить с командирами старых частей. Новый командир особого конного батальона Конядра пришел взволнованный. Киквидзе показал ему на стул возле Волонского.

— Зина тебе пишет? — спросил тот, склонившись к Матею.

— Ни слова. — Матею не хотелось больше об этом говорить, но Волонский продолжал:

— У меня есть друг в Алексикове, я написал, чтобы он наведался в Усть-Каменную.

Матей благодарно сжал Волонскому локоть.

— Спасибо, от души спасибо!

Аршин и рыжий Шама грелись у теплой печи в большой кухне. Ничего лучшего не мог начдив для них придумать. Аршин Ганза поглядывал на казачку, покручивал усы и сморкался в тряпку, оторванную от голубой сорочки. Шама дремал, привалившись спиной к печке. Хозяин дома до сих пор не показывался. Хозяйка, верно, и впрямь не знает, где ее муж, и всякий раз вздыхает, когда о нем заходит разговор.

— Да ты не горюй, матушка Настасья Ивановна, — шутил Аршин. — Мы знаем, он у Краснова, вашего войскового атамана, таракана сушеного! Тебя и детишек твоих мы за это не убьем, не бойся, мы, красноармейцы, бьем врага, только когда он хватается за винтовку. А у тебя есть оружие? Нет. Разве что бабье… Как бишь оно называется, Шама?

Шама сонно проворчал:

— Осторожнее с этим сморчком, хозяйка, ты его еще не знаешь. Это — волк, хищник. Смотрит на тебя голодными глазами, и ему неважно, что ты под защитой начальника нашего штаба. Приглядись хорошенько, у него все время зябнут лапы, а ты как раз в его вкусе.

Настасья Ивановна была молода, но, видно, разучилась улыбаться. Отвечала она сквозь зубы, хмуря брови. Но лицо ее было напряженным, выдавая жар крови.

— Досадно тебе, что хозяйка на ночь запирается в чулане, — засмеялся рыжий. — Только не воображай, что она тебя боится!

— Это тебя она боится. Как бы ты не вздумал ночью заглянуть к ней.

Хозяйка поджала губы. «Ну, если эта — не огонь-баба, значит, я верблюд!» — мгновенно решил Ганза.

— Нет, право, хозяйка, берегись Ивана Шамы. А то получится ребенок, рыжий, как лисенок.

— Не так уж плох Иван, — возразила хозяйка. — Он даже вполне нравится соседке, кругленькой такой. Только не по душе ей красная ленточка на его папахе, вот она его и избегает!