Джудит Гулд - Рапсодия

Брайтон-Бич, Бруклин

Пар поднимался густыми клубами, не позволяя ничего разглядеть уже на расстоянии нескольких шагов. Люди, двигавшиеся в густом удушливом тумане, казались едва различимыми призраками. Жара становилась невыносимой — как и полагалось, — выжимая пот из человеческих тел, распростертых на сиденьях из белых керамических плиток. Сиденья располагались ярусами почти до потолка. Время от времени раздавалось зловещее шипение — это камни обдавали кипятком, от чего от них поднимались новые клубы пара. Где-то слышались приглушенные голоса. Время от времени открывалась дверь, впуская новых невидимых посетителей или выпуская таких же невидимок наружу.

Наверное, примерно так чувствуешь себя в аду, подумал молодой человек. Он терпеть не мог этот пар, этот пот на своем теле, этот горячий влажный воздух, который приходилось заглатывать в легкие, это промокшее, пропитанное потом полотенце, эти скользкие потрескавшиеся плитки — при мысли о том, сколько на них скопилось микробов, у него мурашки пробегали по коже.

Из тумана показалась огромная мужская фигура. Человек сел рядом. Высокий, широкоплечий, мускулистый под слоями жира. Он обернул полотенце вокруг талии и заговорил громким шепотом без всяких предисловий. Оба смотрели в туман, прямо перед собой, делая вид, что не знают друг друга.

— Работу получил?

— Да.

Пожилой человек хмыкнул, поправил на себе полотенце. Молодой ждал продолжения, однако его сосед смотрел куда-то вдаль, в туман, словно собеседника и не существовало. Внезапно раздалось громкое шипение кипятка. Молодой человек вздрогнул.

— Нервничаешь?

— Нет-нет.

Пожилой обеими руками, похожими на когтистые звериные лапы, убрал мокрые потные волосы с лица. Смертоносные лапы, подумал молодой человек.

— Нервничать совершенно нечего. Просто делай свое дело. Раз в неделю звони по тому номеру, который я дал тебе в прошлый раз. По субботам после девяти вечера.

— А что, если я не смогу? Что, если…

— Никаких «если».

Пожилой поднялся на ноги. Навис над молодым человеком как неандерталец — огромный, волосатый, зловещий. И глаза как у волка, подумал молодой. Как у волка на охоте.

— Никаких «если», — повторил тот.

Повернулся всем своим мощным телом и исчез в клубах пара.

Губы молодого человека презрительно изогнулись. Ему неудержимо захотелось сплюнуть на белые керамические плитки. Глупый безмозглый варвар! Как же он ненавидит этих пожилых русских с их менталитетом толпы! Хотя нет, в данном случае он не прав. Этого-то безмозглым не назовешь. У него под варварской внешностью скрывается недюжинный ум. Нельзя поддаваться чисто внешним впечатлениям. У этого волка острый ум и такие же острые инстинкты во всем, и в том, что касается бизнеса и… убийства.

Он сидел и терпеливо ждал, пока пройдет достаточно времени. Пусть старый волк вымоется под душем, оденется и уйдет из бани. Он с новой силой почувствовал, что ненавидит и это место, и старых русских, которые его так любят.

«Я не такой, как они», — подумал он. Нет, они с Мишей Левиным совсем другие. Они представляют собой совершенно новый класс русских эмигрантов.

Вена, ноябрь 1998 года

Пронизывающий осенний ветер гулял по роскошным паркам и центральным улицам Вены. Казалось, будто ревнивые духи Моцарта, Шуберта и Штрауса вместе с ветром пытаются защитить свой город от нашествия современной музыки.

В Нью-Йорке сейчас полным ходом идет подготовка к празднованию Дня благодарения, вспомнил Миша Левин. Но это же Вена… старая Вена… жемчужина в короне Габсбургов, с ее помпезными дворцами и монументами времен Австро-Венгерской империи. Здесь сама мысль о таком празднестве кажется вульгарной.

Миша поднял воротник своего отлично скроенного черного кашемирового пальто, плотнее закутал шею шарфом из кашемира с шелком. Ветер взметнул гриву густых, иссиня-черных, слегка вьющихся волос, которые он всегда носил чуть длиннее, чем следовало бы. Высокий — шесть футов четыре дюйма, — с идеальными пропорциями фигуры и мускулистым телом человека, прекрасно питающегося и регулярно занимающегося физическими упражнениями, с огромными, влажными, блестящими темно-карими глазами, такими глубокими, что они казались почти черными в обрамлении длинных густых ресниц — «будуарные глаза», как их часто называли, — он производил неотразимое впечатление.